Одни поругивают за неуместную в описаниях Святой Земли лихость, другим не нравится поверхностность в описаниях этнографических, но плюнь на то и разотри! Я, брат, честно пытался читывать описания Палестины из тех, которые за образец суют, так не поверишь ли, чуть челюсть от скуки не вывихнул! Сплошь пересказ Житий и библейских событий, да чувства благоговения и личные переживания путешествующево, обычно сильно религиозново паломника.
Не сказать, што вовсе безынтересно, но и интереса особово не вызывает — так, мал-мала познавательно, и на безрыбье Палестинском сойдут и такие за рыбу раком. Можно и да, но в общем скушно и нет.
Другие описания грешат излишней академичностью, от которой голова кругом, и тоже челюсти выворачиваются, но тока в другую сторону. Сплошные изыски этнографические, с описаниями местных племён, да их пестроту этническую впополаме с политическими сложностями.
Если рисунков стока же, скоко буковок, то ничево ещё, читать можно, хотя скорее листать. А если нет, то и нет, голова быстро путается во всех этих друзах, алавитах, маронитах, берберах, жидах и арабах разного толка, и прочей этнографии палестинской.
Поди запомни, кто там кому с кем и как, да за многие тыщи лет назад и потом! Тем паче, если автор и сам толком не понимает чево-то, и прерывает описания пространными рассуждениями то о тяжелой жизни их, то сызнова – о святости сих мест.
На этом фоне записки твои пусть и не назовёшь вовсе уж свежей струёй в затхлом болоте, но всё ж выделяются, и в сильно интересную сторону. А особливо фотографии! Вот уж где да, так да! Все признают.
Где с тремя старцами, это чуть не все газеты перепечатали. Говорят, символизм, и ещё много всяких измов, в которых путаются и сами спорщики. Да и другие фотографии тоже очень да.
И рисунки! Говорят, манера интересная. Выпуклый примитивизм, собственный твой стиль. Кто хвалит, кто поругивает, но ты тока представь – нашлись даже и подражатели! А?!
Это, Егорка, сильное признание. Можно сказать, на один абзац в историю живописи заступил.
Подарки твои сильно ко двору пришлись, особливо от самово Патриарха Иерусалимского. Я в училище твою фотографию вместе с ним принёс…
… Наденька вон подсказывает, што ровно наоборот — ево с тобой, но нет! Што мне тот Патриарх по сравнению с братом?
Фотография та, да подарки — пусть и малые, но зато каждому ученику и преподавателю Училища, да ещё и из святой Земли, да освящённые самим…
Наденька снова подсказывает, што слишком много буков в одном предложении, и рвётся писать за меня, желая заодно исправить ашипки, но фигвам ей! Отдельно пусть пишет – я чай, тебе приятней получить письмо от меня собственноручного, пусть даже и с ашипками, а от Наденьки отдельно. Два письма, оно куда как лучше одново!
Словом, подарки сильно ко двору пришлись, многие даже и прослезились. Но ты не думай! Не потому, што от тебя, хотя и это многим лестно, а потому што оттуда, да Патриархом лично освящены.
Такое настроение настало, так што в тот день даже и не до учёбы толком было. Кто о чудесах библейских развздыхался, а кто и о путешествиях и приключениях грезить наяву начал.
На подарках-то не разорился? Я чай, ты оттудова совсем везде разослался?»
— Хорошо, што напомнил, – вспомнилось мне Сенцово. Какая ни есть, а всё родня. Ну и похвастать!
« – Особо не разгоняйся с подарками, – Санька начал писать корявистей, будто толкаясь с Надей за письмо, – хотя гонорары тебе сейчас идут и неплохие, но не увлекайся. Деньги, они штука такая, што когда надо, их постоянно нет…»
Группа русских паломников, бредущая в Вифлеем, многосотенным половодьем разлилась по дороге, совершенно перегородив её. Разговоры, молитвенные песнопения, рёв подгоняемых уколами острых палок и шил ослов, и пыль.
Обернув концы куфии вокруг лица, хлопаю по боку коня, дёргаю за привязанный к задней луке седла повод вьючного, и решительно начинаю пробираться вперёд. Народ ворчит негромко, высказывая мне немало ласковых слов, но расступается.