— Как же я смогу спокойно спать, зная, что ты тут один-одинешенек, под звездным небом?! — возразил Гейл. — А сменить тебя я смогу, лишь когда луна пойдет на новый круг.

Хотя было еще совсем не холодно, Данут зябко натянул на плечи накидку.

— Ты взгляни на эти тучи! Какое там звездное небо?! Еще бы ливень не хлынул!..

— Не будет дождя — не будет и травы, и наши кагги останутся голодными, — засмеялся Гейл. За брата он не слишком тревожился: шерсть кагг, подобно перьям водоплавающих птиц, не пропускала влагу, и накидка надежно защитит Данута.

Они не были детьми одной матери — но их связывали даже более тесные узы. Вообще, все молодые воины общины считались фарстанами то есть братьями, но существовали так же чебас-фарстаны, братья по плоти, и именно этот обряд совершил Гейл с Данутом, в последнюю ночь посвящения неумело, тупым кремневым ножом, сделав друг другу ритуальное обрезание. В племени Ночного кота такая связь считалась пожизненной и была сильнее всех прочих. Если один из чебас-фарстанов дежурил при стаде ночью, другой заступал на его место днем; они выхаживали друг друга в болезни, или если один был ранен, а в любой схватке всегда сражались спиной к спине. Если одного отправляли куда-нибудь с поручением, другой оставался присматривать за стадом. А когда молодые воины наконец взрослели, женились и заводили детей, то воспитывали их совместно, не разделяя на своих и чужих; и если одного из чебас-фарстанов уносила смерть, что среди шессинов считалось величайшим несчастьем, то второй воспитывал сирот как родной отец. Потерять брата по плоти было худшим, что только может вообразить человек, а Гейл, который к тому же был сиротой, и вовсе страшился даже подумать о том, что может остаться без Данута.

— Не боишься, что еды не хватит? — осведомился Гейл, оценивающе глядя на объемистый мешок с припасами. — А то вдруг приду завтра на смену а от тебя один иссохший скелет остался!

— Давай-давай, беги прочь, бездельник. Ночная стража — это только для настоящих мужчин. А пока я тут страдаю, как последний раб, ты можешь набить брюхо и поискать себе женщину для утех!

— Придумал тоже! — возмутился Гейл. — Забыл что ли о Празднестве Телят? Женщин четыре ночи не будет в лагере, а когда они вернутся, тут уж будет не до развлечений! Данут вздохнул:

— О таком разве забудешь?! Но и ты не забывай держать копье готовым к бою — ты же мужчина!.. Ладно, ступай, а то скоро совсем темно станет, заплутаешь по дороге к лагерю и еще, чего доброго, оступишься и сломаешь ногу. Придется тогда тебе, как увечной кагге, проткнуть глотку копьем…

Смеясь над этой шуткой Данута, Гейл двинулся вниз по скалистому склону, не забывая, однако, соблюдать осторожность: ведь спуск и правда был небезопасным. Но он ходил здесь каждый день и знал дорогу наизусть, так что вскоре юноша уже благополучно вступил в пределы лагеря.

Еще на подходах молодой воин ощутил запах жареного мяса, исходивший от костров, что горели внутри круга хижин. Для празднества время, вроде бы, еще не пришло, — а значит, погибли чьи-то кагги… Топливом для костров, помимо веток, служил еще сушеный помет, который приносили в лагерь женщины. В обязанности же мужчин входило таскать от реки тяжелые кувшины с водой. Разумеется, это вызывало немало ворчания и недовольства, но на самом деле, юноши проявляли в этом деле немалое усердие, дабы с наилучшей стороны выставить себя перед женщинами. Первое время, дальше шуточных ухаживаний, разумеется, дело не шло, но когда воины взрослели, их намерения делались куда более серьезными.

Перед их с Данутом хижиной уже горел костер, и, приблизившись, Гейл первым делом воткнул в землю свое копье, а затем принял у одного из сидящих рядом мальчиков чашу с каггьим молоком. Сделав пару глотков, он передал чашу соседу. Молоко было с последней дойки и еще не успело остыть, но сегодня в него не стали добавлять кровь из яремной вены теленка, потому что в лагере жарили свежее мясо.

— И кто сегодня стал нашим кормильцем? — поинтересовался Гейл, косясь на вертел, где исходили соком и ароматным жирком розоватые ломти.

— Мохнатые Змеи, — отозвался Ребья, точивший свой бронзовый кинжал, которым немало гордился. Когда он улыбался, становилась заметна широкая щель между передними зубами. — Во время вчерашней бури у них молнией убило двух кагг однолеток. Тем хуже для них… и тем лучше для нас.

Когда гибли кагги, то их мясо делили между всеми членами общины, причем лучшие куски, конечно же, доставались старшим воинам и старейшинам. Ничего не получало лишь то племя, которое и понесло утрату. Они принимали трехдневный траур, пили одну только воду и мазали лица сажей.

Приподняв вертел, Гейл понюхал мясо, но есть пока не решился: хотя пастухи и пили свежую каггью кровь, но непрожареное мясо есть опасались, полагая, что в таком куске могла задержаться душа животного. Душа может обидеться, если ее съедят, и жестоко отомстить. Хорошо еще, если человек отделается несварением желудка, но ведь может и до смерти довести!

Тем временем, небо потемнело, лишь далеко на западе озаряясь яркими зарницами. Близилась гроза, все сильнее слышались громовые раскаты, все чаще сверкали молнии. Если буря выдавалась особенно жестокой, то порой гром грохотал, как барабаны в праздник. Когда наступало время дождей, длившееся порой по полгода, то ливни с запада накатывали каждую ночь и несли с собой ветры чудовищной силы. Не зря же архипелаг и ближнюю часть материка порой именовали Грозовыми Землями…

Вскинув голову, Гейл втянул в себя напитанный дождевой влагой воздух.

— Думаю, еще добрых две луны будет дуть западный ветер. Значит, раньше нам не стоит ждать кораблей Мохнолицых.

Люо со смехом швырнул в приятеля пригоршней земли.