Следствие было уверено, что подсудимые по делу авиаторов сознательно искажали информацию о происшествиях, имевших трагические последствия. Причины большинства нештатных ситуаций интерпретировались как ошибки летчиков и их недостаточный профессионализм. Разбирательство получило такой размах, что пострадавшим в деле авиаторов оказался даже сам Маленков, курировавший во время войны данное направление в деятельности наркомата авиапрома.

Казалось бы, все ясно. И, в принципе, даже понятно. В тех условиях, которые имелись, самолеты были нужны и важны. Шла война так-то. Может, руководство ВВС понадеялось на наше обычное русское “авось”. Типа, пронесет. Как-то само уладится. Хотя, как? Представить не могу. Максим Сергеевич тоже, кстати, не мог и искренне считал, все получили по заслугам. Я его мнение никак не оценивал, потому что оно не было моим. А думать может кто угодно и что угодно. Я сам своими глазами ничего не видел. Но вот зачем надо было скрывать то, что в любом случае выплыло бы, не понимал.

Может, тупо побоялись. Не знаю. Не для кого не являлось секретом, что, опять же, в то время не сильно стали бы разбираться, почему нет нужного количества летной техники. Головы поснимали бы, да и все. Причем, скорее всего, даже не в переносном смысле.

Особо это было актуально на фоне постановления Государственного комитета обороны, имевшего место быть в 1941 году. Ввиду того, что нарком авиационной промышленности стал работать из рук вон плохо, провалил все планы производства и выдачи самолётов и моторов, и таким образом подвёл страну и Красную Армию, Государственный комитет обороны решил поставить Наркомат авиационной промышленности под контроль Берия и Маленкова. Обязать этих товарищей принять все необходимые срочные меры для развёртывания производства самолётов. А так же, обязать наркома авиационной промышленности и его заместителей беспрекословно выполнять все указания Берия и Маленкова. То есть по сути, стояли за спиной, дышали в затылок. Торопили. Мол, надо, надо, надо...

Был еще один момент, который мог повлиять на ситуацию. Во время приема Черчилля в Кремле, вождь подвел его к Шахурину.

— Вот наш нарком авиационной промышленности, он отвечает за обеспечение фронта боевыми самолётами, и, если он этого не сделает, мы его повесим...

Максим Сергеевич знал эту историю благодаря тому, что по своим причинам, гораздо позже, спустя почти двадцать лет, получил доступ к материалам того дела и видел некоторые документы, включая запись допроса наркома, лично. Фраза содержательная. Возможно, Шахурин реально боялся. Мне судить сложно. Я в данном случае могу лишь отталкиваться от информации, имевшейся в голове Максима Сергеевича.

Но помимо данных, очевидных вещей, имелось еще кое-что. В авиационном деле незримо присутствовала фигура заместителя наркома Шахурина — того самого авиаконструктора Александра Яковлева. Его конструкторское бюро выпустило более двухсот модификаций летательных аппаратов, половина из которых серийные. Яковлева считали любимцем вождя и в целом непростым человеком с большими амбициями. И вот, как раз насчет амбиций, Максим Сергеевич был согласен. Их у Яковлева — выше крыши. Тем более, Яковлев имел немало разногласий с двумя основными участниками авиационного дела — Новиковым и Шахуриным.

В основном противоречия были связаны с активным продвижением своего конструкторского бюро Яковлевым. На этом фоне он неоднократно критиковал нежелание оппонентов развивать реактивное самолетостроение. Он предлагал свою модель реактивного аппарата, а Шахурин поддерживал идею копирования разработок у немцев с целью экономии времени и денег. В общем, столкнулись интересы двух далеко не последних людей.

Учитывая особое расположение Сталина к Яковлеву, не исключено, что последний мог воспользоваться этим для устранения оппонентов, тем более объективные поводы существовали. Осенью 1945 года он отправил Сталину записку, где выразил озабоченность отставанием нашей страны от Соединенных Штатов в сфере реактивной и дальней авиации. Вина за происходящее возлагалась на Шахурина. Об этом Яковлев сказал открыто, не стесняясь в выражениях.

Спустя несколько месяцев оба были приглашены к вождю на встречу в Кремль. Вождь поддержал идею развития своей реактивной авиации. Это означало карт-бланш проектам Яковлева и предрешило отставку Шахурина.

Вскоре на пост руководителя авиапрома был назначен другой человек. Сформировали комиссию по передаче дел, председателем которой стал Маленков. И вот наиболее резкий тон в выступлениях был именно у Яковлева, который в основном забивал гвозди на могильной плите Шахурина, а не переживал за общен дело.

Однако, и это не все. Имелся еще один факт. Максим Сергеевич, например, считал, что Шахурин пострадал в том числе, из-за своей жены, Софьи Мироновны, которая якобы злоупотребляла льготами супруга-наркома. Основания для таких слухов были. Тогда же, в 1945 году для Шахурина была отделана квартира на улице Горького, наискосок от здания Моссовета, в первом этаже дома, где потом обустроился книжный магазин. Квартира была очень большой площади, и прохожие могли наблюдать эту роскошь через окна-витрины. По этому поводу сам Сталин сказал:” Широко живешь, Шахурин, нехорошо живешь, Шахурин”. В воспоминаниях Максима Сергеевича свидетелем данного разговора был его непосредственный начальник. Тот самый полковник, которого я видел уже дважды.

Однако в обвинительном заключении этот сюжет не фигурировал. "Неуправляемая" жена наркома была бы слишком мелким поводом для столь сурового наказания.

Тем более, когда помимо супруги, в деле активно фигурировал Яковлев, делая акцент на том, что создание немцами реактивных самолетов — авантюра проигравших, на которую они пошли, не выдержав в соревновании с советской авиационной промышленностью. Знал, на что давил. Об этом он написал в "Правду" статью "Конструктор и война". А вот уже после этого случилась та самая докладная записка. Как красиво, однако, назвали "слив" наркома. Докладная записка... Надо же. Хотя, ясное дело, настучал просто этот Яковлев, чтоб убрать человека, который мешал продвигать свое конструкторское бюро.

Хотя это и не было отражено в обвинительном заключении, но в процессе следствия ставилось в вину Шахурину неоднократно. В 1953 году всех обвиняемых реабилитировали. Было установлено, что товарищей принудили к самооговору незаконными методами следствия.

По большому счету, все вообще закончилось не так плачевно, как могло бы. Обвиняемые с самого начала отделались легким испугом. Получили сроки, оставшись живыми.

Суть не в этом. Отностельно того, что происходило на заводе сейчас, меня интересовал совсем другой факт. Инженер Маслов в период авиационного дела являлся одним из самых подающих надежды сотрудников конструкторского бюро Яковлева. Очень талантливым считался. Яковлев его весьма ценил. Можно сказать, относился, как к родному. Но Лев Иванович имел маленькую неприятность в виде супруги, которая являлась родной сестрой жены Шахурина. Разница в возрасте у них была большая. И они почти не общались. Но тем не менее, Анна Степановна, которую на тот момент звали совсем иначе, была арестована. Тем более, у обеих дам, девичья фамилия оказалась далеко не советская.

Обе они — Лурье. Дочери лесопромышленника Мирона Ионовича Лурье. То есть, прямо скажем, совсем не рабоче-крестьянские корни.

Но и этот, уже двадцать пятый слой дела, не был последним. Речь шла не только о самолетах и ВВС. Основной интерес во время следствия представляло получение фактов, связанных с деятельностью маршала Жукова, в связи с готовившейся кампанией по его компрометации. Новикова, например, арестовали по делу ВВС, а допрашивали о другом. По сути, все эти чины были орудием для того, чтобы скомпрометировать некоторых видных деятелей путём создания ложных показаний. Причем, они сами данный факт понимали. Вопросы о состоянии ВВС были только ширмой. Но вот конкретно об этой стороне дела Максим Сергеевич вообще старался не думать.