– Что ты видишь?

Ее голос звучит очень тихо, он практически сорван. От волнения немного дрожит. Меглин посмотрел на нее с опаской и непониманием.

– Что ты видишь?! – совладав с собой, она наконец-то произносит слова отчетливо. Есеня увидела, лишь на секунду, знакомый взгляд. Впервые в нем мелькнуло что-то, похожее на узнавание. Но тут же пропало. Он постоял, посмотрел и подошел ближе к зданию, откуда стреляли.

– Ну а правильно, чего она сидела? А? Так что-нибудь получится, что ли? Или нет, слышишь? Что из этого выйдет, спрашиваю? Практически атака! – Меглин что-то невнятно бормочет.

Худой непонимающе смотрит на Бергича.

– Я предупреждал, – Бергич пожимает плечами.

– Что я, своих не знаю? Зна-а-аю! Когда влез в работу – это твой палец, все, куда уже?! А главное – смысл? – Меглин продолжает что-то говорить, понятное только ему одному.

– Я не понимаю. Что ты говоришь? – Есеня переводит взгляд с Худого на Меглина, с него на Бергича, но те, по всей видимости, знают, что происходит, потому что выглядят разочарованными.

– Потому что никто не знает, а она знает!.. Она одна – знает!.. И видит все! Насквозь!.. Камеру мне подсунули, думаете, не заметил? Ага! – На лице пойманного Меглина появилось выражение беспредельного, первобытного ужаса, настолько яркое, что Есеня непроизвольно отшатывается. А затем Меглин так же внезапно начал смеяться. Это был страшный смех, левая сторона лица все время дергалась в мимическом припадке.

– Родион, все, – Бергич успокаивает его вытянутыми руками. А Меглин бьет лбом назад, в лицо санитара, добавляет локтем в живот и освобождается, но второй бьет его дубинкой по затылку, и Меглин подламывается на коленях, но пытается встать, и санитар прижимает его шею дубинкой, Меглин хрипит, а Есеня бросается ему на помощь, но отец удерживает ее.

– Пусти его! – Есеня пытается вырваться.

Бергич делает быстрый укол Меглину в шею, и он обмякает, повиснув мешком на дубинке. Санитар, схватив его под грудки, тащит к машине, пока второй пытается запихнуть салфетки в окровавленный разбитый нос.

В зарешеченном окошке виднеется стереотипно раскачивающийся Меглин. Есеня смотрит с ужасом, слушая Бергича.

– Лезвие ножа задело эпикард, стенку сердца… Это все, приговор. Я просто для очистки совести, врачебной, послушал. А оно бьется! Сердце! Вошел в грудную клетку, я не хирург, не умею, ну, вошел, тампонаж, потом все. Остановка. Качаю. Клиническая смерть – пять минут, ну шесть, семь, это редкость большая, а у него… Девять минут, я ручку взял, записать время смерти! И вдруг. Пульс. Три часа так. Остановка, опять бьется, остановка, и опять. Будто не хотел умирать. Потом был в коме, год почти. В себя пришел совсем недавно.

– Почему мне не сказали? – Есеня смотрит растерянным взглядом.

– Если бы не этот убийца свадебный на нашу голову – так бы и лежал себе в дурке! – Стеклов был раздражен.

– Эта. Убийца не этот, а эта. Она. Женщина. – Есеня выговаривает каждое слово практически по слогам.

– С чего ты взяла?

– Он сказал.

– Ну, он много чего наговорил. Думали, в нем чуйка проснется. В родных, так сказать, пенатах. Ошиблись. – Бергич забрался в кабину минивэна: – Все, поехали!