— Интендантом. А кем стал?

Прядко замялся.

— Молчишь? Тогда я скажу: боевым командиром! Да еще каким! Бойцы готовы пойти за тобой в огонь и воду.

— Так то ж свои! А быть в волчьей стае и подвывать… Не, не тот у меня голос, — упрямо твердил Петр.

— Свои, говоришь? — Рязанцев выдвинул ящик стола, достал фотографии и швырнул их на стол. С одной из них, угрюмо набычившись, смотрел Струк.

— Иуда! Как его земля еще носит? — больше у Петра не нашлось слов.

Гнев и ненависть к предателю душили его. Рязанцев сгреб фотографии в ящик стола и напомнил:

— Из-за этого мерзавца твой отряд половину потерял. Не так ли?

В ответ прозвучал зубовный скрежет.

— Вот видишь, Петр Иванович, и все из-за одного мерзавца. Но этого могло и не быть, если бы в том абверовском гадюшнике находился наш человек. А теперь представь: сколько таких струков затесалось в войска и сколько еще забросят?

— Сволочи! Душить их надо!

— Легко сказать, сначала надо поймать. А как? Мы, как слепые котята, тычемся, — в сердцах произнес Рязанцев.

— Я все понимаю, Павел Андреевич, но боюсь сорваться. Я же этих гадов… — и пальцы Петра сжались в кулаки.

— Не сорвешься. Справишься. Я знаю, что говорю.

— По мне, так лучше в штыковую.

— В нее и без тебя есть кому ходить, а вот в абвер внедриться — такое только таким, как ты, под силу.

— И все-таки, Павел Андреевич, может, кто другой? Меня от одной только мысли, что в струках придется ходить, выворачивать начинает.

— Надо, Петр. Очень надо. Кто, если не ты?

Это короткое «надо», сказанное Рязанцевым просто и буднично, для Петра значило гораздо больше, чем самые пламенные призывы. В те суровые дни сорок второго перед бойцами и командирами Красной армии стояла только одна задача — как можно больше забрать жизней врагов. Он тряхнул головой, словно освобождаясь от груза сомнений, и, встретившись взглядом с Рязанцевым, спросил:

— Когда приступать к заданию?