— Всякий раз, когда я рискую искалечиться или сломать себе шею, что со мной бывает часто, я это делаю не для удовольствия, смею вас уверить. Что поделаешь, у меня на этот счет свои мысли! Не смейтесь, я говорю вполне серьезно. Основная моя мысль — то, что каждый человек окружен известным количеством угрожающих ему опасностей. И необходимо расчленять, дробить силу подстерегающей нас страшной и таинственной грозы, чтобы она не обрушилась на нас одним ударом, а истощила себя в ряде слабых толчков. Надо отвлекать судьбу, как громоотвод отвлекает молнию. Надо вызывать ее враждебность, приманивать, искушать ее, не позволяя сосредоточиваться большим силам, которые она собирает против всякой жизни. Каждого ждет своя трагедия, свой случай. Нужно идти им навстречу. Всегда смутно чувствуется, где опасность. Я лично знаю, где мне искать свою. Поймите, что исключений не бывает. С нами неминуемо что-то произойдет, и лучше, чтобы это произошло по мелочам… Поэтому кружок пластыря, прикрывающий эту царапину, я не отдал бы за двадцать пять тысяч франков.

Гастон Фарбо остановился. Казалось, он был в нерешительности и сожалел о сказанных словах. Вдруг он взял Мориса де Лери под руку и продолжал:

— Жизнь, что ни говорите, странная штука. Знаешь друг друга сто лет и никогда не поговоришь серьезно. «Здравствуй», «прощай», и все. Необходим случай. Так вот. Если вы обещаете не смеяться надо мной, я расскажу вам, как дошел до этих мыслей.

Морис де Лери кивнул утвердительно.

— Однажды, дорогой мой, лет двадцать тому назад… — двадцать пять, чтобы быть вполне точным, так как мне было тогда ровно двадцать, — мой приятель Максим Легран пригласил меня провести август месяц в Турени, у его родителей, в маленьком городке, где они проживали; он еще потом его так хорошо описал в своих романах. Предложение мне было по душе, и я его принял. В те времена я был спокойный малый и домосед. Я не любил ни физических упражнений, ни путешествий, ни спорта. Никогда не держал в руках ружья, не ездил верхом; что касается воздухоплавания или автомобилей, то об этом, конечно, не могло быть и речи. Возможность провести месяц в тихом и приветливом провинциальном уголке меня очень обрадовала. Подумайте, месяц праздности, отдыха, куренья, в обществе этого славного Леграна, самого благодушного малого, самого медлительного, какого мне только доводилось встречать! Слышали вы когда-нибудь, как он рассказывает своим ровным голосом одну из этих провинциальных историй, лукавых и очаровательных, которые ему так удаются?.. Однако вернемся к делу…

Я был очарован с первых же дней прибытия. Вместительный и удобный дом, веселые комнаты, светлые коридоры, старинная белая деревянная обшивка, отличная кухня, прелестный сад — один из тех огородов дедовских времен, где прогуливаешься вдоль шпалер. Семья Легран приняла меня дружески. Что касается его самого, то он рассказывал мне о своих литературных планах, снабжал отличными сигарами и водил по родному городку.

Он знал его до мелочей, иначе говоря, знал все истории, смешные стороны и причуды каждого обитателя. Он рассказывал мне семейную хронику всех окрестных семейств. Вы знаете, ведь Легран, несмотря на его сонный вид, очень тонкий и глубокий наблюдатель. Провинция же для того, кто умеет наблюдать, дает неистощимый материал. И типы, кажущиеся пошлыми, бывают иногда очень своеобразны. Словом, я развлекался великолепно.

Одним из самых любопытных лиц был, бесспорно, старый маркиз де Бриквиль. Он жил в красивом старом доме напротив Легранов, отделенном от них лишь довольно узкой улицей, и я каждый день видел, как г-н де Бриквиль выходит на свою ежедневную прогулку и возвращается в положенный час. Это был маленький, сухонький и чистенький старичок с седыми бакенбардами; я всякий раз смотрел на него с восхищением, так как он был достоин восхищения, этот г-н де Бриквиль.

Родившись в том же доме, где он жил, он там вырос, там женился, там же у него родились сын и дочь, которых он поженил тоже по соседству; вся жизнь г-на де Бриквиля протекала в совершеннейшем порядке. Он вполне отдавал себе отчет в этой особенности своей судьбы и гордился ею, так как приписывал ее своему благоразумию, предусмотрительности и уравновешенности. Г-н де Бриквиль был типом человека, с которым ничего не случается. Он никогда не ошибался в своих расчетах, планы его всегда удавались. Он не мог припомнить, чтобы что-нибудь застало его врасплох. Он никогда не подвергался опасности. События, выпадавшие на его долю, всегда бывали именно те, которых он ожидал и которые естественно должны были произойти. Все в его жизни было на своем месте, всем распоряжалась разумная и заботливая судьба.

Гастон Фарбо помолчал с минуту, затем опять продолжал:

— Я почти завидовал этому г-ну де Бриквилю, и мне иногда хотелось быть таким, как он. Я был свободен. Отчего бы мне не поселиться здесь, в этом уголке Турени, вдали от житейских случайностей и суетных мирских тревог? Влияние провинциальной среды, такой ровной, такой мирной, захватывало меня; вообще я мечтал в то время о тишине, спокойствии и лени. Обыкновенно думают, что молодость предприимчива и беспокойна. Далеко не всегда, милый друг. Бывают молодые люди, которые только и мечтают о том, как бы прожить потихоньку да полегоньку… Я принадлежал к их числу…

Морис де Лери бросил папиросу, чтобы лучше слушать Гастона Фарбо.

— Я предавался подобным мечтам в одно из воскресений, в конце августа; день был знойный и грозовой. Было около трех часов пополудни. Я отдыхал в своей комнате, пододвинув кресло к открытому окну. Меня томил душный воздух, и тишина, стоявшая в доме, на улице и во всем городе, способствовала моему оцепенению. Леграны отправились навестить старую тетку, и Максим пошел с ними. Летала муха. Глаза мои сомкнулись. В полусне я услышал шаги на улице, по которым узнал г-на де Бриквиля. Каким образом оказался он на улице в это время? Обыкновенно он не выходил так рано. Однако это был именно он. Я слышал, как ключ повернулся в замке и хлопнула дверь; потом я заснул.

Гастон Фарбо снял шляпу и провел рукой по жестким, начинавшим уже седеть волосам.

— Не знаю, долго ли я спал, но вдруг я проснулся от ужасающего крика. Он несся из дома напротив. Ах, дорогой мой, я никогда не забуду этого голоса, этого вопля, полного тоски и страха, который вибрировал в смертельном ужасе и заставил меня вскочить, задыхаясь. Весь город должен был его слышать, этот крик! Я думал, что дом обрушится от него: от подобного крика могли треснуть камни. О, что-то недоброе происходило у г-на де Бриквиля.

Рука Гастона Фарбо крепко сжала руку Мориса де Лери.

— Никто никогда не мог дознаться, что собственно случилось, но я знаю, я! Когда вошли в комнату, его — нашли в углу присевшим спиной к стене, с раскрытыми глазами и разинутым ртом, с лицом, искаженным судорогой непередаваемого ужаса. Он был мертв, и не было никаких следов преступления или несчастного случая. Г-н де Бриквиль умер сам собою; неподвижная атмосфера его застылого существования вызвала молнию, поразившую его, — мысленное и грозное явление, которого он не мог вынести…

И Гастон Фарбо дотронулся пальцем, как до талисмана, до маленького черного кружка, прикрывавшего на левом его виске то, что он назвал «ноготком судьбы».