С годами у старца Нила появились ученики, хотя он не любил, когда его называли учителем. «Один ведь у нас учитель — Господь Иисус Христос, Сын Божий, давший нам божественные Писания, но и святые апостолы и преподобные отцы, научившие и научающие спасению человеческий род, поскольку они все прежде сами сделали благое и тому иных научили. Я же не делатель никакого блага, но только божественные Писания говорю принимающим их и хотящим спастись»[439]. Про своих учеников старец Нил говорил: это те, которые моего нрава. И это очень точное высказывание.
Монах Герман (Подольный), самый близкий друг Нила Сорского, был значительно младше его. Герман преставился в 1533 году — на 25 лет позже, чем Нил. Поскольку старец прожил довольно долгую жизнь — 75 лет, трудно представить, чтобы Нил и Герман были ровесниками. Нил Сорский неизменно называл друга: «присный возлюбленный мой», «присный духовне любимый мой». Вспоминая историю их дружбы, старец говорил, что Герман сразу стал духовно близким ему человеком («изначала духовною любовию усвоаемь еси мне»). Герман хорошо знал семью Нила: его брата, друзей брата. Преподобный писал ему: «Ты же веси мою худость изъначала» («Ты с самого начала знаешь меня, грешного»).
К сожалению, мы очень мало знаем о самом Германе. Есть основания предполагать, что он принадлежал к знатному боярскому роду Сорокоумовых-Глебовых. Игнатий Бурунов, происходивший из рода Глебовых, какое-то время жил в келье Германа в Кирилло-Белозерском монастыре. 31 января 1501 года Герман записал в своем дневнике: «…в нашу келью пришол Игнатий Бурунов»[440]. Далее он перечислил родственников Бурунова: родных братьев Ивана Ощеру, Ивана Полуекта Море, Алексея Буруна, Дмитрия Бобра, Василия Кокошку. Все эти люди — служилая гвардия великого князя Василия Темного. Иван Васильевич Ощера и Дмитрий Васильевич Бобр уже в 1446 году решительно выступили против Шемяки и успешно воевали с его отрядами. Иван Полуект Море вместе с кирилловским монахом Кассианом сопровождал епископа Иону в Царьград. Этот боярин долгое время, вплоть до своей смерти, служил постельничим у великого князя Василия Темного. «Постельничий должен был постоянно находиться при государе для всякого рода поручений и услуг. Даже по ночам он спал в одном покое с монархом и охранял его сон»[441]. Кроме того, он «ведал имуществом великого князя, его походной казной и печатью», а также заседал в Боярской думе и участвовал в разборе судебных дел. Брат Полуекта Море, которого, правда, не упомянул монах Герман, боярин Григорий Васильевич Криворот, был при Василии Темном дворецким: «…а был дворетцкой на Москве по свою смерть без перемены»[442]. Как бы ни менялись обстоятельства жизни, бояре и служилые люди из государева двора даже в монастыре сохраняли привычный им круг общения.
Монахи Герман и Нил какое-то время вместе подвизались в Кирилловой обители, но потом их пути разошлись: Нил отправился на Восток, а Герман, видимо, остался в монастыре. Когда Нил вернулся из паломничества и устроил скит, Герман навестил старца. Ему понравилось место, выбранное преподобным. Тем не менее он не остался здесь жить. Возможно, дружеские отношения исключали его подчинение Нилу как настоятелю обители. Монах Герман хотел создать собственный монастырь. Н. К. Никольский, публикуя записки Германа, которые тот вел в 1501–1509 годах, усмотрел некое самодовольство в тоне их автора. Напротив собственного комментария к евангельскому тексту инок сделал помету: «добре написал».
Самоуверенность была действительно присуща Герману. Старец Нил не мог этого не замечать и, возможно, пытался как-то влиять на инока. Во всяком случае, между ними при встрече в скиту произошел довольно жесткий разговор, о котором Нил потом вспоминал с сожалением.
Как следует из послания Нила Сорского Герману, последний поделился со старцем намерением покинуть Кириллов монастырь. Но Нил не видел духовных оснований для такого решения. Тогда Герман, видимо, указал старцу на его собственный пример. На это Нил ответил: «…не просто так или как случится подобает нам осуществлять какие-либо дела, но по божественным Писаниям и по преданию святых отцов, прежде всего — уход из монастыря. Только — пользы ли ради душевной, а не ради иного чего-то?»[443] Ответ не понравился Герману, и он покинул Нилову пустынь. Однако монах всё же выполнил какие-то поручения старца, за что преподобный поблагодарил его в своем послании. Завершая письмо, Нил Сорский просил Германа прислушаться к его совету: «Хоть и грубо я написал, но ведь — не кому-то иному, но тебе, неизменному возлюбленному моему, чтобы не презреть просьбу твою. Надеюсь ведь, что с любовью примешь ты это и не осудишь неразумие мое»[444].
После кончины Нила Герман, наконец, исполнил свое желание: он ушел из Кириллова монастыря и поселился в отшельнической келье неподалеку. Это решение огорчило его родных. Сохранилось послание неизвестного инока монаху Герману. Автор пишет, что обращается к нему по просьбе родственников адресата: «Ныне, господине, оставил еси печальна ангела своего хранителя и отцу своему родившему скорбь сотворил еси неутешну, також и матери своей велику печаль навел еси, и сродники своя, еже по плоти, иже зде во обители, оставил еси смущены»[445].
Автор послания, называя Германа «бегуном», упрекал его в том, что тот не послушал совета духовника и нарушил обет монашеского послушания: «Ты отбегл креста, сиречь подвига, своим нетерпением чернеческого завета, отдал живот и Царство Небесное на худеи вещи, утешая тело свое лакомством и слабостию и маловременным мечтанием, и глаголеши себе: „Что ми сего лучши: по своей воли лягу, по своей воли встану, и все — воля моя“»[446]. По просьбе отца Германа автор послания еще просил монаха «не держать совета с Пенкою ни о чем».
Прозвище «Пенько» (или «Пенко») в начале XVI века носил князь Даниил Александрович, сын последнего ярославского князя Александра Федоровича Брюхатого, который уступил свою вотчину Ивану III в 1463 или 1471 году[447]. Данила Пенко стал родоначальником особой ветви ярославских княжат Пенковых. Он считался старшим в роде, сохранив права на земли в Закубенье (земли бывшего Ярославского княжества в районе Кубенского озера) и в Вологодском уезде. Эти земли унаследовал его сын Василий Данилович Пенко. Вероятно, Герман дружил именно с Василием, поскольку Данилы к 1509 году, скорее всего, уже не было в живых (его духовная грамота, подписанная митрополитом Симоном, датируется 1501/02 годом). Возможно, Герман поселился или намеревался основать свой монастырь на землях князя Василия Пенко, а тот, по мнению отца, оказывал на него дурное влияние. Если князь унаследовал характер своего деда — Александра Федоровича Брюхатого, то беспокойство родственников Германа можно понять. Любопытный рассказ о князе Александре Федоровиче сохранился в послании Иосифа Волоцкого Ивану Ивановичу Третьякову: «Князь Александр Феодорович Ярославьский, егда хотяше приити на свой манастырь на Каменое, повелеваше с собою псы в манастырь приводити, також и в трапезу. И егда сам ядяше, тогда и псы повелеваше кормити тою же пищею, яже сам ядяше». Старцы Спасо-Каменного монастыря были вынуждены жаловаться Василию Темному, и тот, в конце концов, взял монастырь под свое покровительство[448].
Не только родственники, но и знакомые Германа проявили поразительное единодушие по отношению к его поступку. Монах Волоцкого монастыря Нил (Полев) укоризненно заметил ему: «Ты же живеши в пустыни и сшел еси своих ради грех в уединение». На какое-то время Герман обосновался в Подольном монастыре: его записи за 1509–1510 годы освещают жизнь этой обители.
Где точно находился монастырь, сказать трудно. Какой-то Подольный монастырь существовал рядом с вологодским Прилуцким монастырем, был еще Подольный монастырь в честь Успения Пресвятой Богородицы в Кадниковском уезде на реке Ухтоме, а также Введенский монастырь на Подоле, приписной к Троице-Сергиевой обители[449].
Монах Герман имел довольно задиристый характер и любил постоять за правду, это явствует из его переписки с Нилом (Полевым). Волоцкий монах вместе со своим собратом Дионисием Звенигородским поселился в Белозерье еще при жизни Нила Сорского[450]. В это время разгорелась распря между волоцким князем Федором Борисовичем и Иосифом Волоцким. Последствия этого раздора долго будоражили русское общество. Монастырь преподобного Иосифа находился под властью удельного князя, который с некоторых пор стал притеснять обитель. Федор Борисович «еще в детстве отличался запальчивостью и гневным характером, в припадке бешенства он как-то нечаянно повредил себе язык и с той поры стал заикаться»[451]. Князь был склонен к разгульным пирам, жил на широкую ногу, а это требовало средств. И тогда он обратил свой взор на казну богатого Волоколамского монастыря: занимал и не отдавал у игумена большие суммы денег, отбирал у старцев ценные иконы, вмешивался во внутренние дела обители, требовал, чтобы в монастыре за трапезой его поили хмельными напитками, что запрещал монастырский устав.
Затянувшийся конфликт резко обострился после того, как Иосиф Волоцкий отказался отдать Федору Борисовичу монастырский жемчуг. Правда, современные исследователи говорят, что дело было вовсе не в жемчуге, а в том, что волоцкий игумен уговорил родного брата Федора, рузского князя Ивана Борисовича, отказаться в завещании от своих родовых земель в пользу великого князя. В ноябре 1503 года князь Иван Рузский тяжело заболел, и его перенесли в Иосифов монастырь, где он и скончался. Узнав о завещании брата, Федор Борисович пригрозил игумену изгнанием из обители, а монахам — наказанием кнутом. Новгородский владыка Серапион был не в силах защитить Иосифа Волоцкого и дал ему совет покориться: «Не достоит ти с князем Феодором сваритися и силою у него жити на его отчине»[452]. Иосиф Волоцкий оказался в сложной ситуации. Но он нашел выход.
В феврале 1507 года игумен пожаловался на Федора Волоцкого великому князю Василию III и митрополиту Московскому Симону. Он просил государя взять обитель под свое покровительство[453]. По решению Василия III и архиерейского Собора верховным патроном монастыря стал великий князь, однако обитель продолжала платить налоги со своих земель волоцкому князю и оставалась в церковной юрисдикции новгородского архиепископа[454]. Не позднее осени 1507 года Иосиф Волоцкий отправил в Великий Новгород инока Игнатия (Огорельцова), но его не пустили дальше Торжка из-за карантина в связи с эпидемией чумы[455]. Иосиф не стал ничего предпринимать, полагаясь на обещание великого князя сообщить обо всем новгородскому владыке. К тому же в 1508 году тяжелая болезнь приковала игумена к постели. В результате владыка узнал о решении волоцкого игумена с опозданием на два года и был этим сильно уязвлен.
Значительную роль в разжигании конфликта сыграли недоброжелатели Иосифа: князь Федор Рузский, архимандрит Возмицкого монастыря Алексей (Пильемов), митрополичий боярин князь Иван Кривоборский. Как это часто бывает, они представили архиепископу Серапиону поступок Иосифа в ложном свете.
В Великий пост 1509 года владыка прислал волоцкому игумену свою неблагословенную грамоту и отлучил его от священства. Некоторые иноки Волоколамского монастыря советовали своему настоятелю принести повинную владыке. Однако игумен Иосиф вновь обратился к великому князю и к митрополиту, ища у них справедливого суда[456]. В Москве состоялся церковный Собор, на котором отлучение с Иосифа Волоцкого было снято. Архиепископ Серапион превратился из обвинителя в обвиняемого. Не позднее мая 1509 года он был сведен с кафедры. Его дело расследовалось на церковном Соборе в июле 1509 года[457]. По решению Собора архиепископа заключили под стражу в Спасо-Андроников монастырь. Наказание оказалось очень суровым. В обществе все жалели Серапиона. Даже близкие Иосифу Волоцкому люди встали на сторону владыки. Игумену пришлось оправдываться. Подойдя к делу обстоятельно, он составил целую подборку различных примеров из жизни монастырей под названием «Попечение государя и великого князя Василия Васильевича о церквех и монастырех русских». В ней он показал, что еще во времена Василия Темного обители часто переходили под покровительство великого князя.
Но полемика продолжалась. Существует обширная переписка свидетелей конфликта, где каждый излагает свою версию. И как всегда на Руси, оценки эти носят очень жесткий и непримиримый характер. В Кирилло-Белозерском монастыре некоторые иноки отнеслись недоброжелательно к волоцким монахам. Герман (Подольный) тоже не преминул высказаться по этому поводу: после того как еще действующий владыка Серапион запретил волоцкого игумена в служении, Герман назвал всех постриженников Иосифа отлученными от Церкви, хотя игумен Кириллова монастыря Геннадий продолжал причащать волоцких монахов. Борясь за справедливость, Герман порицал церковный Собор, осудивший архиепископа: «…весь собор, побояся царя, и соиде на слабость и неправо суди»[458]. На это Нил (Полев) ему язвительно отвечал: «…и ты аще будешь мужествен и мног разум имаши от Божественных Писаний, и ты иди и обличи царя и весь собор». Больше всего монаха Нила возмущало то, что Герман заступался за еретиков «жидовскаа мудрствующих», говоря: «…нам судити не подобает никого ни верна, ни неверна, но подобает молитися о них, а в заточение не посылать». И при этом призывал кирилловских монахов не садиться за трапезу с волоцкими иноками, как будто те действительно были еретиками.
Нил (Полев) не остался в долгу и ответил довольно резким посланием: «…не своея меры дела начинаеши, яко нога еси, и главе судиши, сиречь митрополиту и всему собору Русския митрополия и отцу нашему и священноиноку игумену Иосифу»[459]. Через некоторое время Герман прислал к Нилу (Полеву) некоего диакона Илью с примирительным посланием. Волоколамский инок объяснил резкость тона обидой за своего духовного отца Иосифа, «житие и подвиги» которого, а также его «правую и истинную веру» он знал. Выпады же в свой адрес Нил охотно простил обидчику. Впоследствии жизнь всё расставила по своим местам. Перед смертью князь Федор Волоцкий примирился с преподобным Иосифом и был погребен в его монастыре. Волоцкое княжество вошло в состав владений Василия III, и великий князь окончательно утвердился в качестве патрона обители. К 1512 году Нил (Полев) благополучно вернулся в Волоколамский монастырь. Великий князь примирился с Серапионом и в частном послании посоветовал преподобному Иосифу сделать то же самое. Спустя годы и волоцкий игумен, и новгородский архиепископ были канонизированы Русской церковью в лике святых.
Сколько времени прожил Герман в своей пустыни, неизвестно. Видимо, ему так и не удалось основать собственный монастырь. В итоге он все-таки откликнулся на моление отца и вернулся в Кирилловскую обитель: из краткого монастырского летописца известно, что Герман (Подольный) мирно преставился в этой обители 30 апреля 1533 года, в день памяти святого апостола Иакова[460].
Преподобный Иннокентий Комельский, называвший себя учеником старца Нила, являет нам совсем другой пример жизненного пути. Фамилия Иннокентия — Охлябинин позволила авторам его Жития утверждать, что он принадлежал к ярославскому княжескому роду Охлябининых, находившемуся в свойстве с Хворостиниными, которые, в свою очередь, вели свое происхождение от легендарного Рюрика. По родословным книгам известен Федор Охлябин, второй сын князя Василия Ухорского, имевший трех сыновей: Петра, Василия и Ивана. Петр и Василий были служилыми людьми[461]. Третий сын, Иван, традиционно отождествляется с Иннокентием Комельским. Однако исследователи заметили, что древнейшие редакции родословных книг называют только двух сыновей Федора — Петра и Василия. По их предположению, появление в книгах имени Иван есть позднейшая приписка. Поэтому возможно, что в случае с Иннокентием Комельским мы имеем дело с однофамильцем князей Охлябининых[462].