Глава седьмая. Горячка
Пробуждения не было. Пробуждения в это утро не было. Была темнота, запах озона и тусклый свет карманного фонаря. Скрип стальной койки, затхлость и, полные ужасов, сны. Утро умерло в подвале старого дома.
Перед глазами всё плыло, старый шкипер сильно кашлял, он был болен. Действительность превратилась в калейдоскоп из фрагментов последних событий. Временами он приходил в себя, пытался сказать что-то Симонову, но в памяти отпечаталось лишь обеспокоенное худое лицо. Сон с кошмарами прерывался сильной рвотой и жаром. Останься моряк один, гибель от обезвоживания была бы неминуемой. Вячеслав заботливо подставил найденное ведро у кровати, делал компрессы, заставлял разгрызать таблетки и часто поил.
В одном из снов Смутьянову привиделось, что он парит у потолка подвала, наблюдая за собой, лежащим на койке, и прикорнувшим рядом товарищем. Это было странное чувство, схожее с комплексом ощущений при продольной качке, когда огромный корпус корабля поднимается на волнах. Была легкость, ничего не болело, ушла тревога и все мысли из головы. А потом все началось заново: головная боль, жар, потоки рвоты, невнятные просьбы к товарищу.
– Витя… Вить, ты меня слышишь? – Шкипер еле открыл глаза и повернул голову к говорившему. – Я выйду минут на 10? Ты уж побудь один.
– Во… воды, – хриплым голосом попросил Виктор и привстал на кровати. К его губам был поднесен алюминиевый ковш, полный теплой воды. Утолив жажду, моряк откинулся на вещмешок.
– Ну вот, гляди, оклемался! – Тихо и радостно сказал Симонов. – А я уж думал…
– Сколько я так провалялся? – Глаза шкипера блуждали по потолку.
– Да неделю целую, совсем плохой был. – Дозорный смутился. – Думал, каличем останешься.
– Нет… я теперь точно не сдохну. – Виктор вдохнул полной грудью, сжав кулаки.
Симонов отошел за водой и припасами, кратко обмолвившись, что радиационный фон спал, и он спокойно передвигается по городу. По возвращению, он помог Смутьянову обтереться влажной ветошью, сменить одежду и вывел его на свежий воздух. Солнце слепило глаза, ветер дул с моря, принося прохладу. Они стояли на улице мертвого города без защиты, словно и не было всего этого ужаса, этой войны.
– Слава, а заразы никакой нет? – шкипер опирался на плечо товарища.
– Дня три как. Вода ядовитая в почву ушла, а ветер, видать, яд с воздуха разогнал. Жить можно. – Дозорный подмигнул шкиперу.
Они вернулись в подвал. Смутьянов был еще слаб и Вячеслав взялся за приготовление обеда. Он кратко поведал о том, как ухаживал за больным, пережидал радиоактивный дождь, решился выйти за припасами и приспособился к быту в подвале. Когда всё было готово, моряки скромно пообедали и легли поспать. Смутьянов впервые заснул спокойно, видимо, настежь открытая дверь подвала и свежий ветерок улучшали его самочувствие.
Проснулись вечером, изрядно продрогшие, закрыли дверь и поужинали: Симонов приспособил для готовки и обогрева старый примус с маяка, забрав его с катера. Виктор выглядел лучше, ел с аппетитом, слушал внимательно. Немного поговорив, снова легли спать, но уже подперев дверь подвала трубой.
Они оба были рады тому, что шкипер поправился. Больной человек в отряде – неподъёмная ноша, если нет врача. Но так проверяется дружба, так она закаляется в пылу испытаний и бед. Потому, пламенные речи на страницах советских учебников не пустой звук, не прописная истина, не фарс. Дружба – это жизненно важная зависимость одного человеческого существа от другого. Между матерью и ребенком с первых секунд их отношений возникает не любовь, а дружба, в истинном её виде. Это отношение двух человеческих существ, при которых одно помогает появиться другому на свет. Это делается не по любви, не из нежности, а по необходимости помочь другому существу, потому что, иногда, дружба важнее, чем любовь.
Следующее утро было таким же солнечным и ветреным. Виктор уже ходил сам, сам принимал таблетки, выходил на воздух без поддержки. Как рассказал Вячеслав, в городе три магазина и в них достаточно припасов. Если экономно расходовать, то хватит ещё на месяц. Квартиры, которые смог открыть дозорный, практически не тронуты, там он обзавёлся новой одеждой и бельем для себя и Смутьянова. Центр не посещал, боялся заразы, но пару дней назад видел кошку, несущую котенка с места химической атаки – целую и вполне здоровую.
Догадки шкипера подтвердились – зараза, убившая людей, быстро выветрилась и ушла из воздуха в почву с дождем. Он уже давно слышал о разработках в области химического оружия – нервно-паралитический газ, который распадается в атмосфере в короткие сроки, идеальное оружие для освобождения территории от живой силы противника. Но кто посмел применить его против мирного населения? Наверняка знали, что в городе нет военных или правительства. Это был массовый геноцид в чистом виде. Химическое оружие применили, чтобы освободить территорию от людей.
Хладнокровный, расчётливый человеческий гений порождает новых Церберов на пути к своему величию – не к лучшей жизни, не к бессмертию стремится интеллект человека, нет. Он придумывает, как ему убить кучу людей, чтобы можно было жить в их домах, пить их воду, есть их хлеб. Это даже не захват. Насильник, бандит или оккупант заинтересованы в тех, кого берут в плен, жертвы его цель. Тут совершенно иное.
Виктор закрыл глаза и представил его: косматая голова неандертальца, замершая в кустах, следит за чужим племенем, которое делает что-то с землёй и корешками. У них отличная пещера – там много шкур и всякого другого, что может быть полезно и удобно. И тут в его недоразвитый мозг стучится мысль: «Как насчет того, чтобы такие штуки были и у меня? Большие, вкусные, удобные, теплые». – И на пути решения этой задачи он встает перед дилеммой краткого пути: пойти в свою пещеру и попытаться охотиться и работать, или пойти и отнять всё у других? Очевидно, путь насилия, злобы и подлости лучше и проще, это прямая между двумя точками, но как осуществить это наверняка, как провести прямую? И этот человек выходит из кустов, заносит каменный топор, снова и снова опуская его на головы несчастных земледельцев. Он освобождает их пещеру для себя, чтобы наверняка. До следующего такого же человека с топором.