Якоб Штрауде рассматривал витрину аквариумного магазина, будто завороженный, застыв у террариума с ярко-желтым питоном и десятком каких-то ядовитых ползунов. Такой же, как на фото: сутулый, худой, щурит близорукие глаза.

Я огляделся, но вокруг такое столпотворение, что никто ничего не заметит. А если и заметит, то полиция и зеваки просто не смогут ничего понять: кто и что сделал.

Неудачливый похититель чужих файлов вздрогнул, когда я приблизился. Его карие глаза напомнили мне птицу, взгляд такой же испуганный, как у воробья, пойманного в кулак. Ни вздохнуть, ни расправить крылья…

— Ужасные существа, правда?

Я вздрогнул.

— Что?

— Змеи, — Якоб смущенно улыбнулся, заискивающе пытаясь заглянуть мне в лицо. — Они ужасны.

Мой взгляд обшарил стеклянные тюрьмы с пресмыкающимися, застыл на толстой черной змее. Она свернулась клубком, всем видом демонстрируя свое презрение к окружающему миру. Только ядовитая ненависть во взгляде маленьких глазок на квадратной башке выдавала тварь с потрохами.

Я кашлянул, сказал неуклюже:

— Это природа их создала такими. Не вижу ничего страшного.

— А я их боюсь до дрожи, до ночных кошмаров. — Якоб вжал голову в плечи, когда заметил, на какую змею смотрю я. — Как представлю, что эти… бр-р, твари, ползают, ищут жертву…

— Они просто живут. По своим законам, своей жизнью. Как умеют.

— Они подлые, — прошептал Якоб.

— Почему?

— Как почему? Они ведь ядовитые!

— Потому и ядовитые, что больше нет у них ничего, кроме зубов. Ни лап, ни крыльев.

Якоб кивнул, промолчал.

Идиотский разговор. Сэйт, ты чего? Какого ты болтаешь с ним?

Но поделать с собой я ничего не мог. Странное чувство заполнило меня, как наркотические смолы заполняют альвеолы. Показалось, будто я знаю этого тщедушного человечка давно, всю свою вечность. Вся суета китайского квартала вдруг отдалилась, показалась глупой декорацией. Вот сейчас придут грузчики и вынесут фанерные стены с нарисованными домами, скучающий у бордюра рикша вынет пачку «Примы», а появившийся режиссер разгонит массовку…

— Все понимаю, — прошептал Якоб, — но боюсь их больше всего на свете.