Х. Г. Думаю, мечты так далеко не простирались. Тогда я хотела просто петь. И в начале, как ты говоришь, сольной жизни мне повезло: так случилось, что в театр Станиславского и Немировича-Данченко меня привели за ручку.

С. С. А кто, кстати, привел? Я ведь не знаю.

Х. Г. Профессор Евгения Михайловна Арефьева, которая до сих пор прекрасно ведет класс вокального ансамбля в Московской консерватории, и профессор Ирина Ивановна Масленникова, сама в прошлом оперная певица, которая мне очень много дала. Евгения Михайловна ведет меня до сих пор, я ей очень благодарна, дай бог ей крепкого здоровья.

Александр Борисович Титель – он и сейчас мой “шефочка” – ставил “Богему” Джакомо Пуччини. На прослушивании я спела и Мюзетту из “Богемы”, и Людмилу из “Руслана и Людмилы”. Я тогда была очень пухленькой, и шеф сказал: “Вы нам понравились, но, если хотите работать в нашем театре, вы должны похудеть”. Я сказала: “Хорошо”. – “Приходите через год”. И через год я вернулась – минус девятнадцать килограмм, он меня не узнал. Я говорю: “Можете меня ущипнуть, если не узнаёте”, и мы посмеялись. Так я стала участвовать в постановке “Богемы”. За дирижерским пультом стоял невероятный Вольф Михайлович Горелик. Вольф многому меня научил, я ему очень признательна. Для меня это был важный период…

С. С. Период становления?

Х. Г. Скорее, музыкального взросления. “Богема” – это отдельная страница в моей жизни. До сих пор радуюсь, что не стала сразу делать карьеру на Западе, потому что я – как то вино – созрела в театре. Меня сначала побили хорошенечко, научили ходить по сцене, научили дышать – всего не перечислишь. И я подросла, стала таким театральным человеком. Сегодня, приезжая в любой театр мира, я, поверь, с ровной спиной прихожу на любую репетицию. Знаешь, у абхазов говорят: “Что написано на лбу, то и будет”. У меня, видно, так было написано на лбу. Красивый, наверное, лоб.

С. С. В театре Станиславского и Немировича-Данченко ты спела много главных партий: и в “Травиате”, о которой чуть позже поговорим, и в “Лючии ди Ламмермур”, и в “Богеме”, но одна из твоих работ стоит в стороне. Мне кажется, она подходит тебе как перчатка к руке, она поставлена на тебя и для тебя. Речь о “Медее” Керубини, на которую ты решилась и за которую получила национальную премию “Золотая маска”.

Х. Г. Ты права, Сатюша, именно “решилась”, потому что, когда Александр Борисович предложил мне “Медею”, я очень испугалась. Мне казалось, что это настолько сильно, настолько мощно, что я не справлюсь, я еще не выросла для этой роли, прежде нужно еще столько узнать и сделать! У меня, правда, с каждой моей ролью так бывает… Но шеф не позволяет поддаваться панике, перед каждой ролью, перед каждой партией мы с ним всё проговариваем. И он меня убедил, что я смогу воплотить эту колхидскую царевну, рожденную и выросшую на побережье Черного моря, знающую запах моря и сосен. А главное, я поняла, что своим голосом, не форсируя, смогу спеть Медею. Мне стало интересно; пощупав этот материал, я согласилась и, поверь, просто купалась в этой музыке.

С. С. Значит, спев такую роль, новую для тебя по тесситуре[44], ты поняла, что можешь ее петь не форсируя. То есть голос дозрел.

Х. Г. Да.

С. С. Сложно было снова возвращаться к более легкому высокому репертуару, к таким партиям в операх Доницетти, как Адина в “Любовном напитке” и Лючия в “Лючии ди Ламмермур”?

Х. Г. Адину я сейчас уже отложила, помолилась за нее и сказала: “Спасибо тебе большое, моя девочка, я тебя уже больше не пою”. Наверное, с Лючией я когда-то тоже распрощаюсь, потому что перехожу понемногу на вердиевский репертуар. Виолетту в “Травиате” я пою своим звуком, не форсирую.

С. С. Но как голос себя вел после Медеи? Он как-то изменился?

Х. Г. Я стараюсь держать голос в тонусе и слушать его, ни в коем случае не форсировать. И никогда не замахиваться на не свой репертуар.

С. С. А что ты сегодня называешь “не своим” репертуаром?

Х. Г. Более крепкий репертуар, для драматического сопрано.

С. С. Возможно, с годами голос потребует именно такого репертуара.

Х. Г. Конечно! Может, после пятидесяти, пятидесяти пяти голос и станет более крупным.

С. С. То есть, допустим, “Турандот” – это не твой репертуар?

Х. Г. Сегодня – нет. Хотя я Турандот в любом случае не буду петь.