Твоя улыбка была лишена радости. Ты уже все понял, я прочитала это на твоем лице, ты уже знал, зачем я здесь. Я неловко стояла перед тобой. Я не могла произнести ни одного слова, а ведь мне нужно было поговорить с тобой, убедить тебя, успокоить, утешить, сделать все то, что от меня ждали и для чего я пришла к тебе как скорбная вестница. Но я не могла открыть рот, и ты заговорил первым.

— Значит, вот так, они прислали тебя за мной. Ну, я не доставлю вам много хлопот. Я ждал этого со вчерашнего вечера. Я не знал точно, когда вы придете, я просто знал, что придете. Видишь, я готов.

Дверь в домик за твоей спиной была открыта, внутри было почти пусто, остались только погасшая жаровня, какой я и надеялась найти ее, и ящики в глубине, старательно уложенные друг на друга. Твой новый костюм исчез, исчезли и мелки, и тряпочные куклы, и покрывало, закрывавшее огород от насекомых и лесных зверей. Я поискала глазами чемодан из искусственной кожи, который принесла тебе, но не увидела его, может быть, он был еще внутри домика, укрытый от утренней сырости.

— Я не думала, что ты воспримешь все это так, — прошептала я. — Ты говорил мне, что не хочешь возвращаться туда. Что ты больше не вынесешь жизни взаперти.

Ты пожал плечами, зябко натягивая рукава свитера. У тебя был спокойный, почти отсутствующий, смирившийся вид, как будто ты решил больше не прятаться. Может быть, Клэр была права, подумала я, может быть, ты больше страдал от этой жизни нищего, бродяги, чем я могла себе представить, может быть, ты мечтал о настоящей постели с пуховой подушкой, как говорил Адем, о крыше над головой, может быть, ты устал играть в эти игры и хочешь вернуться домой. Неожиданно ты словно что-то вспомнил, поднял на меня глаза, твое лицо стало жестким.

— Так что они рассказали тебе, что им удалось тебя убедить? Что они сказали тебе, что ты решила, что у тебя нет другого выбора?

— Нело, — прошептала я. — Ох, Нело, я прошу тебя…

Но, о чем я просила тебя, у меня не было ни малейшего представления, и когда я осмелилась взглянуть на тебя, то увидела, какие круги у тебя под глазами, какие бледные губы, — солнечный мальчик исчез, предчувствуя предательство, он ушел, проскользнув в бассейн, испарившись в темной гуще деревьев.

— Вот видишь, я же знал, что они все равно меня найдут, — продолжал ты. — Но я не думал, что ты будешь одной из них. Так что они сказали тебе? Давай, скажи, я хочу услышать это от тебя.

Ты смотрел на меня с холодной злостью, как в те, первые дни, и шрам на твоей щеке больше не был продолжением улыбки, а следом прошлых и еще не случившихся страданий. Этим утром он был розовым и словно еще не зажившим, как будто свежим, как если бы его нанесли тебе только что.

— Ну скажи мне, — повторил ты, повышая голос.

Я закрыла лицо руками, как раньше, когда мы играли в прятки, считая до ста, чтобы позволить другому убежать, и я словно надеялась, что, открыв глаза, увижу, что ты испарился, спасся бегством, бросив вслед слова обиды вместо прощания. Но ты все еще был здесь, съежившийся, с выражением одиночества на лице, которое разбивало мне сердце.

— Они сказали, что ты нуждаешься в уходе, — прошептала я. — Они сказали, что поместят тебя туда, где о тебе будут заботиться. Они сказали, что я смогу навещать тебя так часто, как захочу. И я буду приходить к тебе, — в отчаянье добавила я, — каждый день, я обещаю тебе. Все будет как прежде.

Ты выдавил жалкую улыбку. Как и я, ты, должно быть, представлял сейчас узкую комнатку, где ты будешь спать, маленький двор, где мы будем гулять, когда я буду приходить к тебе, скамейку, где мы часами будем сидеть молча, а сверху, над стенами, окружающими двор, ты представлял птиц в небе, свободных, какими и должны быть птицы.

— Но ведь это же не все, — прошептал ты. — Они не только это тебе сказали. Этого мало. Расскажи мне все.

Я почувствовала, как мое лицо заливается краской, и отвела глаза. Через несколько долгих, бесконечных минут я ответила:

— Они сказали, что ты несовершеннолетний. Они сказали, что я не имею никаких прав на тебя. Никаких прав на опеку. Никаких прав ни на что.

Протянув руку, ты сломал веточку, задевавшую твое лицо, и принялся жевать ее.

— Но почему так? — спросил ты, тоже стараясь не смотреть мне в глаза. — Почему, ведь мы же родные?

Я не ответила. Протекла еще одна долгая минута; ты дышал так тихо, что я слышала, как кора хрустит у тебя между зубами.