Меня сейчас стошнит. У меня кружится голова, я отстраняюсь от всей ситуации, как будто наблюдаю за происходящим снаружи своего тела, они втроем выстроились передо мной, ожидая моей реакции. Что-то вроде эмоциональной расстрельной команды.

Мне кажется, ещё чуть-чуть и я упаду в обморок. Я только один раз потеряла сознание. Это было во время одного из приемов химиотерапии моей матери. Я настояла на том, чтобы пойти, несмотря на ее протесты, что мне нужно учиться в школе, что я в восьмом классе и скоро мне придется бороться за место в одном из престижных университетов. Очевидно, это было предлогом, ее способом укрыть меня. Но даже тогда, несмотря на попытки родителей скрыть от меня, а может быть и от самих себя, тяжесть болезни моей матери, какая-то часть меня знала, что она умирает.

Не отключайся, говорю я себе. Не перед ними.

— Очевидно, что многое нужно принять, — говорит мой отец.

— Очевидно, — как попугай повторяю я.

Отец откашливается, — Роман только что сказал, что хорошо знает тебя, вы вместе учились.

Я прищуриваюсь, глядя на Громова, надеясь, что моего убийственного взгляда достаточно, чтобы заставить его замолчать, потому что я не знаю, что собирается сказать этот непредсказуемый осел.

Он в ответ мне ухмыляется и это заставляет меня думать, что ему смешно на всю эту ситуацию.

Вот дерьмо. А что, если он знал о наших родителях раньше. . . Эта мысль вызывает новую волну тошноты.

— Этот город, не такой уж и большой, — говорит Громов, — Все всё про всех знают. Это практически инцест.

Лицо его мамы бледнеет при этом слове, а мой отец просто взглянул на него с недоумением. Если бы я не была так разгневана на Рому, меня бы почти позабавил очевидный дискомфорт моего отца. Депутат Логинов Николай не из тех людей, в чьём присутствии бросаются такими словами.

— Рома, — говорит Милана резким тоном, — Мы должны дать Катерине и ее отцу минутку.

Последнее, чего я сейчас хочу, это минутка наедине с отцом. Я не хочу слышать его объяснение того, почему — или как, черт возьми, — ему удавалось держать отношения с этой женщиной полностью в тайне от всех, включая его собственную дочь.

У меня сдавливает грудь, и мне трудно дышать, — Мне нужна минутка, — говорю я, собираясь уйти, мое тело двигается само по себе, — Пожалуйста.

Я не слышу, что они говорят. Я выхожу прямо из комнаты, мимо изящной мебели в колониальном стиле, расставленной для показа, а не для использования, которая соответствует декору остальной части этого идеально отполированного дома. Это не то место, где я выросла. Это дом, куда мой отец переехал на постоянное место жительства после смерти моей матери, а меня отправили учиться.

Я открываю первую попавшуюся дверь в конце коридора. Это офис моего отца, а не ванная, как я ожидала, но я понимаю, что не могу вспомнить, где находится ванная на первом этаже. Как глупо не помнить, где в собственном доме ванная, думаю я. Но ведь это не совсем мой дом.

Я закрываю за собой дверь, прижимаясь к ней и закрываясь от мира, позволяя комфорту тишины окутать меня. Стены увешаны фотографиями моего отца с политиками и важными людьми, улыбающимися в камеру и радующимися, заключающими сделки. А сбоку его стола, на видном месте, словно какой-то трофей, стоит их фотография в серебряной рамке. Мой отец и Милана Громова, прижатые друг к другу щеками, как два подростка, глупо улыбаются в камеру, которую они держат перед собой.

У меня возникает импульс подойти к столу, взять фото и разбить, бросить на пол и смотреть, как стекло разлетается на миллион осколков. Но я так не сделаю, такое воспитание.

При таком идеальном воспитании, как я могла переспать с противоположностью себя? Он приехал в наш город, как проклятый торнадо. Его репутация опережала его, но ему было на всех пофиг.

Но даже если бы я ничего о нем не знала, мне бы он не понравился с первого взгляда, с его разорванными джинсами и футболкой со стёртым рисунком, смазанным так, что казалось, что это винтажная вещь, но на самом деле это была какая-то дизайнерская халтура, за которую заплатила его мать, которая зарабатывала очень много. От него пахло угрозой и пренебрежением ко всему, и он тут же предложил моей лучшей подруге Соне частную экскурсию по его новой комнате в его особняке. Она отказалась, и он рассмеялся, затем подмигнул и сделал предложение мне. Если бы я могла сильнее закатить глаза, я бы их вывихнула.