— Василий? Мы с maman о нём как раз вспоминали. Как он нам с Алёшей паровую машину построил, — вспомнила Мари с улыбкой, — и ещё тележку: надо было толкаться ногами, и…

— Он, — кивнул граф. — Только теперь он утверждает, что нам надо всё бросить и начать варить бумагу.

— Прошу прощения? — засмеялась графиня. — Зачем нам варить бумагу? Как, извините, кашу? И что с ней потом делать? Ложками есть? С маслом и сахаром?

Граф отмахнулся:

— Из дерева варить. Фабрику завести.

— Зачем нам столько бумаги? Если всегда можно послать в лавку и купить сколько надо.

Граф отмахнулся:

— …Не спрашивай больше. Сил моих больше нет на эти его фантазии.

Графиня охотно сменила тему:

— Мари очень хвалит художницу Мортье в Петербурге. Я о ней и от Несвицких слышала.

— Несвицкие здесь? В Смоленске? — удивилась Мари.

— А ты не знала?

— Откуда? Дети так много болели в последнее время, я никуда не выезжала и ни с кем особо и не видалась.

Болезни внуков бабушку не заинтересовали.

— Знаешь, и у нас в провинции, бывает, съезжается общество, — весело съязвила она. — Шишкины тоже будут на бале. Ради фейерверка уж точно притащатся. Они из тех, кто любит простые радости. Ты их не знаешь? Баснословно богатые, смехотворные тоже, хороший вкус, знаешь ли, за деньги не купишь. Но богаты очень…

Графиня Ивина обернулась к мужу:

— Мой дорогой, у меня появилась чудесная идея. Давай закажем твой портрет у мадемуазель Мортье. Пока она во Францию опять не уехала. А то мы с Бонапартом то дружим, то не дружим, то опять дружим. Надо поспешить! Такая возможность восхитительная!

— Но мама… — начала было Мари.

Графиня будто не слышала:

— Помнишь, пустое место над диваном? Над тем зелёным… В маленькой гостиной… Ты ещё жаловался, что там, когда сидишь в кресле в углу, взгляду как-то пусто, нехорошо…