Пападопулос и его соратники представляли себе Грецию пациентом, которому требуется хирургическая операция. Недуг приключился якобы из-за перебора с потребительством, а лекарством должно было стать насаждение строгих ценностей православного христианства. Походы в церковь и традиционная народная музыка всячески превозносились; длинные волосы и короткие юбки (кроме тех, которые были формой Национальной гвардии) сурово порицались. Выборы предполагалось возвратить лишь после того, как лекарство возымеет эффект.
Вместе с коммунистами приказание собирать чемоданы получили нежелательные иностранцы; среди них оказался и художник Джон Кракстон, уже давно проживавший на Крите. Он воплощал собой все, чего панически боялись «черные полковники»: он был человеком искусства, не скрывавшим свою сексуальную ориентацию и открыто презиравшим режим, а довольно близкие связи Кракстона с военными давали некоторым основания подозревать его в шпионаже.
Хунта сумела продержаться отпущенное ей историей время во многом благодаря экономическому буму, но нельзя сбрасывать со счетов и 20 000 ее секретных осведомителей, работавших тогда в Афинах. Они внушали огромный страх, но и оппозиция все-таки существовала. В ее рядах было немало людей искусства, что можно назвать характерной чертой для Греции.
Греки издавна почитают своих поэтов. Из представителей XX столетия больше других любят, пожалуй, Йоргоса Сефериса (1900–1971) и уроженца Александрии Константиноса Кавафиса (1863–1933). Семья Сефериса бежала из Смирны, и боль бесприютности и лишений пронизала всю его поэзию. Получив юридическое образование в Париже, он поступил на дипломатическую службу, и с 1957 по 1962 г. был послом Греции в Великобритании[71]. В марте 1969 г., уже в Греции, он выступил по Би-би-си, а копии своего заявления отправил во все афинские газеты. Он высказался так: «Все те интеллектуальные ценности, в которых нам удавалось поддерживать жизнь, хотя и с большими сложностями и трудностями, вот-вот уйдут в небытие… Я, человек, не имеющий никаких политических пристрастий, могу говорить об этом без опаски, спокойно. Впереди я вижу обрыв, к которому пододвигает нас гнет, задавивший страну. Это ненормальное положение должно прекратиться. В этом залог нашего дальнейшего развития».
Сеферис во время одного из выступлений на Би-би-си, 1951 г.
Через два года он умер, по слухам, из-за сильных переживаний. До последних его дней афиняне, бывало, завидев Сефериса, специально переходили улицу, чтобы пожать ему руку. На похоронах в Афинах тысячи молодых и пожилых людей шли за гробом и распевали положенное Микисом Теодоракисом на музыку стихотворение Сефериса «Отказ», запрещенное режимом. У открытой могилы его вдова, Маро, срезала свои волосы и бросила их на гроб.
Церемония открытия Олимпийских игр 2004 г. началась со строк Сефериса. Как только отзвучал государственный гимн, 72 000 зрителей, среди которых были главы пятидесяти государств, в полной тишине выслушали знаменитое четверостишие из «Мифосказа»:
Взрыв гнева на похоронах Сефериса не привел к свержению хунты, но время уже работало против «черных полковников».
Хлеба! Образования! Свободы!
Нефтяной кризис 1973 г. стряхнул с греков всю апатию. Двадцать лет экономика непрерывно росла и вдруг перестала, а инфляция достигла двузначных цифр. Греки недоуменно уставились сначала друг на друга, а потом на руководивших ими «братьев Маркс». Наставало время перемен.
Все началось со студентов. В ноябре центром волнений стал Афинский политехнический институт; студенты скандировали «Хлеба! Образования! Свободы!» и на весь мир сообщали новости через самодельный радиопередатчик. Через три дня на территории института находилось уже 100 000 человек, непрерывно сражавшихся с полицией. Для полковников это было уже чересчур. Они распорядились ввести танки. Первый же из них, проехав в ворота института, отрезал ноги девушке, оказавшейся на его пути. Студенческая радиостанция в прямом эфире обратилась за медицинской помощью, а потом наступила тишина. В кампус вошли морские пехотинцы и принялись громить тех, кто не успел скрыться.
Протестующие студенты в Афинском политехническом институте в ноябре 1973 г. «Хлеба! Образования! Свободы!»
17 ноября («Политехнео») в Греции до сих пор считается общенациональным днем памяти, когда дети не идут в школу, а руководство страны возлагает венки к памятнику 24 студентам, погибшим в ходе протестов, и многим другим, замученным в тюрьмах во времена режима «черных полковников». Массовая демонстрация идет потом к американскому посольству, а это значит, что множество греков до сих пор считают ЦРУ соучастником тех событий.
После свержения хунты был принят закон о запрете полицейского или военного присутствия в университетских кампусах. Несколько десятилетий после того, как танки сокрушили в 1973 г. студенческие баррикады, греки страдали от его уродливых последствий: в системе высшего образования наступил полный хаос, работу университетов в Афинах то и дело прерывали сидячие забастовки студентов-анархистов, прочие университеты становились рассадниками наркотиков и разнообразной контрабанды, и на них не было никакой управы.
В 2019 г. премьер-министр Кириакос Мицотакис отменил этот закон, и (почти) вся Греция на радостях подняла стаканчик узо.
Конец хунты
Жестокость, с которой хунта подавила выступление студентов, еще больше настроила против нее греческий народ. Ее теперь презирали во всех слоях общества, и «черные полковники» решили сыграть по-крупному. Пападопулос был смещен с поста, и его место занял куда более твердокаменный бригадный генерал Димитриос Иоаннидис. Он понимал, что удержаться может лишь чудом, и поэтому обратил свой взор на Кипр, где греки с турками расстреливали друг друга прямо на улицах. А вдруг, свергнув тамошнее правительство и ускорив процесс энозиса с родиной, он останется у власти? И вот как-то утром архиепископ Макариос проснулся и увидел у себя под окном греческие танки. А потом пришли турки.
Погибли тысячи человек, сотни тысяч были изгнаны из своих домов, между двумя членами НАТО чуть не началась война, но все же при посредничестве американцев был заключен мирный договор, разделивший остров на греческую и турецкую части.