Уличное освещение, свет из окон домов – всё, что находилось недалеко слева от тропинки, теперь было плотно занавешено снежной пеленой. Я глубже натянул шапку, укрылся воротником и, низко наклоняясь, с трудом передвигал ноги, преодолевая напор стихии. От движения да после сытного ужина мне было даже жарко. А впрочем, я любил такую экстремальную погоду. Мне было даже радостно преодолевать её. Пурга очень хороша для слуха. Это настоящая зимняя симфония! Какое богатство звуков, и все натуральные, не искусственные, не созданные какими-то музыкальными инструментами!

Но вот мой слух стал различать в этой симфонии какие-то звуки, более похожие на человеческий голос. Я освободил из-под шапки одно ухо, остановился, прислушался. Да, это был человеческий голос, завывающий под стать вьюге, хотя довольно слабый. Слышался он впереди, и я медленно продолжил свой путь, стараясь не сбиться с тропинки. Я сделал несколько шагов и снова остановился. В нескольких шагах от тропинки справа находилось нечто, еле различимое в белой мгле. Именно оттуда и доносился жалобный призыв по-татарски, который я перевёл как «Помогите, спасите, погибаю!»

Я шагнул с тропинки на этот призыв и сразу же утонул по пояс в снегу. С трудом преодолев небольшое расстояние, я добрался до почти засыпанного снегом человека, который почувствовал моё приближение и перестал взывать о помощи, посчитав, что она пришла. Да, помощь действительно пришла – как оказалось, очень даже своевременно. Ещё немного – и голос, уже довольно слабый, угас бы совсем, а снег быстро заровнял, не оставив и следа. Долго я, барахтаясь в этом снежном месиве, тащил к тропинке полузамёрзшего, обезножевшего человека.

Выбравшись на тропинку, я немного постоял, соображая, что делать дальше, но ничего дельного так и не придумал. С большим трудом взвалил на спину отяжелевшее тело. Низко наклонившись, я медленно потащил его, нащупывая ногами тропинку – совершенно невидимую. Я часто останавливался, чтобы хоть немного передохнуть, не освобождаясь от ноши, так как второй раз поднять её я бы уже не смог – не было сил. Так я тащил навязавшегося на мою спину гуляку до улицы. На этой улице жили преимущественно татары, что меня радовало, так как мой «клиент» был татарином.

Он, неплохо устроившись на моей спине и отогревшись, стал что-то рассказывать по-татарски, обдавая меня ещё свежим водочным перегаром. Я втащил его в тёплый подъезд одного из таких домов барачного типа, аккуратно положил на пол. На этот шум из одной квартиры выглянула женщина. Я полюбопытствовал у неё, не их ли это жилец. Та подошла, повернула, осмотрела и заявила: «Ёк!» Я снял мокрую шапку с мокрой головы и с досадой произнёс:

– Я не знаю, что мне с ним делать.

– Нет, не надо ничего делать. Он живёт тут рядом. Я сейчас сбегаю, скажу им.

Я поблагодарил женщину за содействие, надел шапку и вышел на улицу.

Мне показалось, что стало ещё холоднее. И я, теперь уже налегке, бойко потрусил по широкой улице к своему дому.

Прошла зима, пришла весна. Как-то я шёл на работу, когда возле одного из домов какая-то женщина, указывая на меня, громко сказала:

– Это он!

Её переспросили:

– Кто это «он»?

– Кто принёс тогда зимой Хариса, чтоб тот не замёрз.

Ко мне тут же направились несколько татар, предлагая остановиться. У меня, как всегда в таких случаях, в голове пронеслось несколько мыслей, причём все настороженные. Мужики подошли почти вплотную ко мне и заговорили почти все разом:

– Эта, – они указали на женщину, – даже не узнала, кто принёс Хариса.

У меня сразу же мелькнула мысль: наверно, пьяного Хариса сначала обобрали, потом столкнули в сугроб. Я принёс Хариса, денег у Хариса не оказалось – значит, эти деньги «повисли» на мне, за что мне сейчас и придётся держать ответ. В это время к нашей беседе подключился ещё один подошедший. Он протянул мне руку и отрекомендовался:

– Харис. Зухра говорит, что это тот, который зимой….

Тут вмешалась Зухра:

– Он тогда ещё шапку снял, и я запомнила его.