Я живу в городе, знаменитом своей ночной жизнью, но просыпаюсь рано, чтобы найти хищных птиц. Как следует выспавшись, утром в воскресенье, пока техно-клубы всё еще открыты, я еду на велосипеде с биноклем на шее. Я проезжаю мимо людей, возвращающихся домой с вечеринок или ночных смен: они выходят из такси или метро. Две девушки в комбинезонах – зрачки расширены, руки грязные – идут, держась друг за друга. Я слышу обрывки музыки и голоса, доносящиеся с домашних вечеринок.
Ночью было холодно, и трава в Темпельхофер-Фельд, парке, который разбили на месте старого аэропорта, покрыта инеем. Восходящее солнце сияет в окнах терминала аэропорта – одного из крупнейших сооружений в Европе, – и небо такое же розовое, как разметка на взлетно-посадочной полосе, а всё остальное – монохромное. Холод щиплет ноздри, я слышу поезда, машины и серых ворон. Когда я снимаю перчатки, чтобы включить камеру на телефоне, у меня болят пальцы. Телефон гудит от сообщений с сайта знакомств, написанных мужчинами, которые не ложились спать, но это не то, что мне сейчас нужно.
С электронной почтой последнее время происходит что-то странное. В настройках Microsoft я сменила местоположение на Германию, и теперь Hotmail переводит мои письма на английский, даже если они изначально написаны на английском. Мой родной язык, отфильтрованный немецким и переведенный обратно. Алгоритм думает, что ему виднее. Нечто похожее происходит и в моей голове. Я начинаю видеть свою британскость глазами немцев и говорю с новыми знакомыми более грамотно – так, как, согласно их ожиданиям и надеждам, должна звучать речь носителя.
Люди начинают говорить со мной по-немецки на почте, в магазине игрушек, в метро, и я чувствую себя дурой и нервничаю, потому что не понимаю их. Я записываюсь на интенсивный языковой курс для начинающих, занимаюсь каждое утро по три часа и каждый вечер выполняю домашние задания. Мои одногруппники в этой дружелюбной языковой школе – трое американцев, двое британцев, австралиец, ганец и израильтянин. После месяцев, проведенных преимущественно в одиночестве, ежедневно сидеть за столом с другими людьми приятно и полезно для здоровья. Я пополняю словарный запас, пытаюсь разобраться в грамматике и учусь структурировать свое время в Берлине. Я учу немецкий из-за знака препинания, который мы называем тире: der Gedankenstrich, что означает «пауза для размышлений».
Б сказала, что, когда она переехала сюда восемь лет назад, без знания немецкого практически нельзя было обойтись. Сейчас, кажется, английский выходит вперед. Я вижу это в интернете, где в социальных сетях мои немецкие друзья часто публикуют что-то на английском, чтобы их понимала более широкая аудитория и чтобы увеличить число потенциальных подписчиков.
Дорога от моей квартиры в языковую школу через Нойкельн каждое утро занимает десять минут. Я останавливаюсь в старомодной булочной, чтобы выпить кофе и сделать домашнее задание. Мне нравится этот распорядок дня. Я могла бы отправиться куда угодно, но остаюсь здесь, изучаю эти несколько перекрестков, этот язык, пытаюсь установить для себя пределы. Я думаю переехать куда-нибудь еще, где потеплее. Могу ли я построить жизнь здесь, если чувствую это волнение в груди, тягу сорваться с места, если чувствую себя более легкой, чем следовало бы? Эти чудесные дни наполнены познанием и изменениями, ощущением сдвига почвы. За шесть недель я успела подружиться с разными людьми, почувствовать себя одиноко и проникнуться новыми идеями.
Б говорит, что Берлин – противоречивый город и поэтому он ей нравится. Еще она говорит, что он очень медленный, но тем не менее очень быстро меняется, что люди здесь унылые и полные энтузиазма. Я не могу ухватить смысл, и он ускользает. Б говорит, что город обрушивает на тебя поток новых впечатлений, но я с ней совершенно не согласна: я чувствую себя как будто в пузыре из-за непонимания языка, и даже улицы здесь тихие и устрашающе безветренные.
Мой старый друг Б, который много всего знает, говорит, что сумерки и рассвет – лучшее время, чтобы увидеть ястребов. «Постарайся встать у дерева так, чтобы ястреб не мог распознать твой силуэт», – советует он. Стоит мне зайти в парк, и я вижу, как большая хищная птица с клекотом вылетает из-за деревьев, нарушая спокойствие серых ворон и порождая страх, так что воздух наполняется тревогой. У меня вырывается громкое: «Ого, вау». Птица садится на столб – я вожусь с биноклем, пытаясь рассмотреть ее поближе, – а затем опять скрывается за деревьями. Я начинающий орнитолог, поэтому не знаю точно, что это за вид, но, вернувшись домой, сравниваю ее клич с записью в интернете. Да, это ровно та птица, которую я надеялась увидеть: ястреб-тетеревятник.
Я не знаю точно, зачем приехала в Берлин, но я ищу новых впечатлений, вдохновения и любви. Я ищу закономерности. Я приехала за людьми, а не за птицами, но я слышала, и это удивительно, что в Берлине живут и размножаются около ста пар тетеревятников (по-немецки эта птица называется der Habicht или der Hühnerhabicht, буквально «ястреб-курятник»). Северный ястреб-тетеревятник (Accipiter gentilis) почти везде широко известен своей неуловимостью, его можно лишь мельком увидеть в лесах. В Британии тетеревятники вымерли к концу девятнадцатого века: их истребили, потому что считали их паразитами. С 1970-х годов они были повторно завезены сокольниками, и благодаря тому, что они заводили потомство с птицами, улетевшими из неволи, в настоящее время в Великобритании насчитывается около четырехсот пятидесяти пар.
Я очень рада, что здесь, в Берлине, их не так сложно найти даже новичку вроде меня. Я слышала, что если знать, что искать глазами или к чему прислушиваться, то можно увидеть их с террасы кафе или даже из бассейна под открытым небом. Последние тридцать лет они успешно плодятся в Берлине, потому что здесь много добычи. Они охотятся в основном на голубей, но и на других птиц, таких как вороны и сороки, а также на млекопитающих, включая крыс и белок, и людям обычно не мешают.
Ястребы-тетеревятники живут на деревьях, а Берлин – один из самых зеленых городов Европы: на улицах здесь в среднем высажено по восемьдесят деревьев на километр, а в парках и на кладбищах они заново выросли после Второй мировой войны, во время которой голодающие берлинцы рубили их на дрова. Хотя тетеревятники встречаются и в других городах, в Берлине они распространены больше, чем где бы то ни было в мире, будь то в городах или в сельской местности.
В первые дни моего пребывания в городе я нашла старый, но рабочий бинокль на блошином рынке Мауэр-парк. До сих пор это моя самая большая трата в Берлине, не считая аренды и такси из аэропорта. Я счастлива, но часто чувствую себя потерянной, а иногда меня внезапно накрывает тоска по дому. Я много хожу по этому незнакомому городу в одиночестве, ориентируясь по картам на телефоне. Бинокль – прекрасное приобретение, которое позволит мне взлететь. То, что я ищу, неуловимо, далеко и легко может ускользнуть, поэтому мне нужно быть наготове.
Ястребы-тетеревятники, как правило, проводят бóльшую часть времени сидя, а не парят в воздухе, как канюки, поэтому их бывает сложно найти. Один из очевидных признаков того, что где-то поблизости сидит тетеревятник, – когда вороны и чайки стаей окружают дерево. Б посоветовал мне искать очень больших птиц с широкими крыльями, длинным хвостом и характерной тяжелой грудью и сказал, что, преследуя добычу, они, как правило, летят быстро и низко.
Я начинаю искать ястребов в ноябре в Темпельхофер-Фельд. Это широкое открытое пространство, окруженное деревьями, железнодорожными путями, многоквартирными домами и длинным полукруглым зданием аэропорта. Фельд – буквально «поле» – был местом первых авиационных экспериментов. В 1920-х годах в этом районе возвели первый аэропорт. Нынешнее его здание было построено нацистами в рамках проекта «Германия» по созданию новой мировой столицы. Оно огромное, изогнутое, симметричное и на момент постройки – самое большое в мире. Под землей находится четыреста бомбоубежищ и укрытий на случай газовой атаки.
После войны, в 1948 и 1949 годах, в Темпельхофе садились американские и британские самолеты, которые снабжали Западный Берлин продовольствием. После окончания холодной войны и объединения Германии он использовался как главный гражданский аэропорт города. В 2008 году оттуда вылетел последний рейс. Планировалось развивать эту территорию, но по результатам референдума было принято решение, что в течение десяти лет в парке не будет строительства. Теперь он открыт для жителей и дикой природы. Самолеты улетели, а птицы вернулись. Быстрокрылые стаи по-прежнему планируют над взлетно-посадочной полосой.
Я покупаю на eBay велосипед за семьдесят евро и забираю его в современной многоэтажке возле Трептов-парка. Б говорит, что я храбрая, раз решила начать кататься по Берлину в это время года, но когда я сажусь на велосипед и впервые за много лет чувствую знакомое волнение от открытия города, я понимаю, что это правильное решение. На холодном воздухе покалывает пальцы, я работаю мышцами бедер, о которых забыла, в голове полно новых немецких слов и планов на вечер и выходные – всё это обретает шаткое равновесие, пока я еду вдоль темного канала.
Каждый день я пять раз проезжаю на велосипеде там, где раньше проходила Берлинская стена, отмеченная двойным рядом булыжников: на запад и обратно на восток, на запад и обратно на восток, затем снова на запад. Постепенно я начинаю понимать больше отрывков из разговоров на немецком и привыкаю к запахам из киоска и цветочного магазина. В Восточном Берлине освещение хуже, чем в западноевропейских городах, потому что в этой части города фонари газовые, а не электрические. На спутниковых снимках, сделанных ночью, отчетливо видна разница между востоком и западом: запад – ярко-желтый, восток – более теплый, оранжевый.
Мы с моим новым другом Б создаем ястребиный велопатруль. Мы едем в Темпельхоф на восходе в день зимнего солнцестояния, но ястребов не находим. Мы выезжаем на закате 28 декабря, когда лежит снег. Курим, держа самокрутки в холодных пальцах, на вершине одной из тщательно продуманных смотровых площадок – винтовых лестниц в никуда – и говорим о перспективах в работе и любви. Болтая, мы изучаем деревья, и Б с его острым зрением замечает на ветке ястреба. Мне удается навести на него бинокль. Потом я вижу, как мимо пролетают еще двое, массивные и быстрые. Их не беспокоят собачники, скейтбордисты и бегуны, но донимают пустельга и вездесущие серые вороны.
Воодушевленная и ободренная наблюдениями за тетеревятниками, я провожу дополнительные исследования. Я связываюсь с берлинским орнитологом, доктором Норбертом Кеннтнером. Последние десять лет в апреле и мае он лазит по деревьям, где гнездятся ястребы-тетеревятники, и кольцует птенцов. С начала 1980-х годов в Берлине окольцовано две тысячи пятьсот птенцов тетеревятников. В одно солнечное воскресенье Норберт любезно проводит меня по местам обитания ястребов, в основном по кладбищам в Нойкельне и Кройцберге. В перерывах он играет в машине серф-музыку, а разговаривает с энтузиазмом и со знанием дела. Он рассказывает, что ястреб хватает добычу длинными сильными ногами и когтями. Он может убить голубя в воздухе. Он показывает мне места, в которых ястребы ощипывают своих жертв: груды голубиных перьев на земле. Он рассказывает, что в период спаривания у самцов меняется окрас – появляются белые перья под хвостом.