Социологи, начиная с классиков, не раз обращали внимание на существование горизонтальных социальных связей, обладающих структурой сети. Равный статус участников, отсутствие вертикальных элементов властеотношений позволяли связывать этот феномен с жизненным пространством личности, со средой интерперсонального общения и самореализации. Самостоятельным объектом исследования сети стали во второй половине ХХ века. Методологическая установка на понимание сети как источника макроструктуры начинается с исследований М. Грановеттера[51], считавшего, что анализ процессов в межличностных сетях позволяет объединить разрыв между пониманием социологическим процессов в макро— и микроуровнях. М. Грановеттер утверждал, что «…тем или иным способом, но именно при помощи этих сетей происходит перевод микровзаимодействий в макроструктуры и обратный переход к малым группам»[52]. Дифференциация социальных связей на сильные (комбинация продолжительности, эмоциональной интенсивности, близости, или взаимного доверия, и реципрокных услуг, которые характеризуют данную связь) и слабые позволила ему доказать, что слабые связи есть механизм социальной мобильности. Чем меньше у субъекта непрямых контактов, тем более ограниченными будут его знания о мире, находящемся за пределами его дружеского круга. При этом те, с кем мы связаны слабо, с большей вероятностью входят в те круги, в которые не входим мы сами, и тем самым они имеют доступ к информации, которой мы не располагаем[53]. Соответственно, слабые, непрямые связи открывают лифты социальной мобильности. Хотя М. Грановеттер говорит о манипулировании социальными сетями и анализирует различные стратегии построения сетей разными сообществами, он описывает сети как данность: потенциальные узлы сети заданы числом реально включенных в социум индивидов. Индивид определяет силу связей в сети, но он не выбирает саму сеть, поскольку люди выбирают друзей и супругов, но большинством знакомых они обзаводятся по факту попадания в тот или иной микросоциум, будь то семья или производственный коллектив. И уж тем более они не выбирают знакомых знакомых.
Поскольку речь идет о межличностных сетях, спектр слабых связей прямо замкнут на психологических характеристиках индивида, в первую очередь, на коммуникабельности. Чаще всего для самого индивида слабые связи формируются объективно, стихийно и ситуативно. Он может только научиться обращать внимание на циркулирующую в них информацию и обратить ее себе на пользу. Вопрос об управлении социальными сетями и их конструировании М. Грановеттер готов поставить на уровне сообществ, но не индивидов. Однако прямо он его не рассматривает.
Возможности построения сетей увеличиваются в условиях применения дистантной коммуникации, максимально упрощающей процедуру установления контакта. Интернет в этом отношении радикально превысил возможности стационарной телефонии: если первая обеспечивает доступ к абоненту, то второй одновременно выступает источником разнообразной информации о пользователе (имя/псевдоним, профессиональный статус, круг интересов и проч.).
Действительно, появление компьютерно — опосредованной коммуникации само по себе существенно повысило долю горизонтального сетевого взаимодействия в общем объеме интеракций, изменило масштаб и уровень его эффектов. Рост социальных, эстетических и политических движений, использующих сначала Интернет, а затем — технологии «умных толп», стал одним из признаков глобализации.
Именно поэтому М. Кастельс обозначил информационное общество как сетевое. Сеть, по его определению, — это комплекс взаимосвязанных узлов, конкретное содержание каждого из которых зависит от характера той конкретной сетевой структуры, о которой идет речь[54]. Рост числа и видов сетевых структур переводит информационное общество в стадию сетевого, этот переход М. Кастельс подробно рассмотрел в работе «Восхождение сетевого общества», первой части трилогии «Информационная эпоха: экономика, общество и культура»[55], опубликованной в 1996 г. В ней М. Кастельс отмечает базовые социальные изменения «новой волны»: глобальность, децентрализация, переход от массового производства к гибким формам (включая удаленную занятость). Сетевое общество (сетевую структуру) он определил как социальную структуру, характеризующую, пусть и с большим разнообразием проявлений в зависимости от культурной и институциональной специфики, информационную эпоху развития общества[56]. Сетевые структуры обеспечивают гибкость фирм, индивидов и стран, без которой невозможна адаптация к вихреподобной смене конъюнктуры в области капитала, спроса и технологий. В целом позицию М. Кастельса можно свести к следующему: децентрализованные, сетевые и глубоко укорененные процессы социального изменения, использующие информационные и коммуникационные инструменты и создающие новое общество, находясь внутри его, являются новым алгоритмом социальной трансформации. Электронная коммуникация вызывает массовый рост социальных сетей и сетевых интеракций.
От изучения сетевого общества М. Кастельс переходит к анализу их основного генератора — Интернета, публикуя в 2001 г. «Галактику Интернет»[57]. Один из главных посылов работы — демифологизация Интернета, развенчание сложившихся в конце ХХ века стереотипов о том, что Интернет — это альтернативная виртуальная реальность, противостоящая традиционному социальному миру, несущая ему аномию и отчуждение. Стремясь объективно оценить социальные плюсы и минусы Интернета, М. Кастельс приходит к следующему выводу: «В противоположность заявлениям, сводящимся к тому, что Интернет — это либо источник обновления общества, либо причина отчуждения людей от реального мира, социальное взаимодействие в Интернете, вообще говоря, не оказывает непосредственного влияния на образ повседневной жизни, за исключением привнесения в существующие общественные отношения онлайнового взаимодействия»[58]. Иначе говоря, Интернет не деформирует сложившуюся до его появления систему социальных ролей, он лишь включается в сами роли как канал — посредник. Но он существенно и инновационно расширяет тот самый сектор слабых связей, о котором писал М. Грановетер. Более того, он трансформирует индивида в субъекта эгоцентрических слабых сетей, позволяя ему целенаправленно устанавливать слабые связи, подыскивая и выбирая подходящих для его целей контрагентов. Любой пользователь Интернета может вступать в контакт и обмениваться информацией с любым другим пользователем, согласным на общение.
Существенным вкладом в трансформацию Интернета в инструмент управления социальными сетями стало сращение Интернет — технологий и мобильной телефонии, открывший доступ к сетям не только пользователям персональных компьютеров, но и владельцем мобильных телефонов, обменивающихся смс — сообщениями и использующим приложения мобильного Интернета. Гаджеты, обеспечивающие доступ к Интернету, обеспечили новые возможности для создания уникальных сетей, облегчили управление ими, повысили их общую мобильность и, наконец, расширили сети — телефонами пользуется значительно большее число людей, чем компьютерами.
Тотальная массовизация Интернета нанесла сокрушительный удар по его элитарности. В XXI веке социологи довольно быстро обнаружили, что качества, считавшиеся традиционными для интернет — пользователей — установка на самообразование, гражданская и политическая активность — таковыми не являются. Наиболее радикальные перемены начались с распространением специализированных сетевых услуг, оптимизировавших управление инструментами Интернет — коммуникации. За такими услугами и закрепилось название «социальные сети». (Разумеется, социальные сети — не единственный инновационный тренд в развитии Интернет — технологий. Мы полностью оставляем за рамками анализа конвергенцию технологий, технологии дополненной реальности и развитие нательных гаджетов, массовизация которых весьма перспективна в отношении радикальных социальных и политических эффектов).
Они представляют собой платформы, онлайн — сервисы или вебсайты, предназначенные для построения, отражения и организации социальных связей и интеракций, визуализируемых через социальные графы. Первая социальная сеть появилась в 1995 г. (Classmates.com), однако бум на Западе социальных сетей пришелся на 2003–2004 гг., когда были запущены LinkedIn, MySpace и Facebook. В нашей стране сетевой бум был связан с появлением сетей Одноклассники и ВКонтакте (2006 г.). В настоящее время в мире существует десять социальных сетей, чья аудитория превышает 100 млн. человек: Facebook; Google+; Tumblr; Twitter; LinkedIn; Tencent Qzone; Sina Weibo; ВКонтакте; Одноклассники; Renren. При этом, например, Facebook насчитывает более 1 млрд. активных пользовательских профилей. Разумеется, частично аудитории различных сетей перекрываются. Однако в целом их распространение отражает тенденцию массовизации Интернета, противостоящую прежнему, элитарному по сути рекрутингу пользователей из околоакедимической среды и когорты белых воротничков. Анонимный мир лидеров прогресса, равных в поиске информации, свободе самовыражения и вере в технологии, уходит в прошлое. Мир социальных сетей оказался так же удобен для мейнстрима, как киберпространство — для техноэлит.
Сегодня исследователи отмечают не только рост самих сетей, появление и специализацию их новых видов, но и социализацию традиционных сайтов: любой сайт теперь создается хотя бы с минимальным социальным функционалом[59]. Существующие сети, включая мобильные, пересекаются и объединяются в соответствии с потребностями пользователей: «После эйфории участия ради участия, нынешние социальные сети становятся инструментом для ведения деятельности, будь то бизнес или творчество, но более всего они служат площадкой для неформального общения. Социальные сети являются базовыми инструментами, с помощью которых пользователи постоянно отслеживают и наращивают свою сеть контактов»[60].
Социальные сети предоставляют возможности для обмена практически любой информацией (фото, видео, аудио, тексты) и поддержания списков пользователей, сформированных на основе типовых социальных отношений (дружба, родство, конфессии, аффилиативные сообщества, деловые связи и т. п.). Но, самое важное, социальные сети требуют создания личных профилей, содержащих реальные персональные данные и различную информацию личного характера (хобби, религиозные, политические взгляды, любимые кино— и литературные произведения и т. п.). Как отмечает Е. Г. Ефимов, в социальных сетях поддержание существующих и завязывание новых отношений базируется на размещении в сети большого количества достоверной информации о себе[61]. Причиной этой тенденции является сближение офлайновой коммуникации «между живыми людьми» и онлайн — коммуникацией в социальных сетях. Популярность и востребованность «живой» модели общения объясняет высокую степени достоверности и количества информации, размещенной в сетях. Достоверная личная информация служит сигналом реальности виртуальной личности пользователя. Таким образом, распространение социальных сетей, совпавшее с пиком распространения Интернета и его демократизацией, означает перенос в его пространство традиционных моделей «живого общения». Интернет благодаря социально активным пользователям социализируется, вбирая в себя те модели взаимодействия, которым прежде предлагал альтернативы. Более того, он адаптируется к потребностям поддержания сильных социальных связей, нередко связывая тех, кто ежедневно общается вне сети. Начинается процесс социализации Интернета.
В теоретической социологии и социальной психологии термин «социализация» традиционно применяется к акторам, означая процесс усвоения индивидом на протяжении его жизни социальных норм и культурных ценностей того общества, к которому он принадлежит[62]. Методология Интернет — исследований часто сталкивается с естественным ограничением традиционных дефиниций социальной теории, разработанных для других социальных условий, не знавших массово доступного киберпространства. Одновременно фиксируется давление практик словоупотребления, характерных для массовых пользователей Интернета. Так, например, социальную реальность Интернета и «обычную» социальную реальность, реальное и виртуальное, маркируют посредством слов «онлайн» и «офлайн», и этот вариант входит в традицию, несмотря на изначально сленговый характер терминологии. В Интернет — практиках термин «социализация» в конце минувшего десятилетия появился в веб — разработке для обозначения распространявшейся тенденции усиления коммуникативных инструментов веб — сайтов. Что может дать его переход с уровня профессиональной лексики на уровень научной терминологии? Он может расширить представления о базовом участнике социализации, позволив отнести к нему пространства и среды. Радикальная версия такой методологической позиции развивается акторно — сетевым анализом, рассматривающим артефакты в качестве действующих, активных единиц социальных отношений. В нашем случае речь идет о более умеренной позиции, не настаивающей (но и не отрицающей такой возможности) на том, что социальные пространства могут быть социальными субъектами. Ее задача — акцентировать то обстоятельство, что социальное пространство неоднородно, различные его сегменты, различные социальные среды, аккумулируют циркуляцию разного нормативно — ценностного материала, упорядочивающего протекающие в данном топосе интеракции. Взаимодействие норм и ценностей разных культур исследовалось в теориях аккультурации, мультикультурализма и субкультур, наглядно показавших, что ценности и нормы, регулирующие исполнение социальных ролей, не являются статичными и неизменными. В конкретных ситуациях соприкосновения нормы и ценности могут вытеснять, замещать или трансформировать друг друга, вступать в отношения конкуренции или синергии.
Интернет, выступая видом социального пространства, не является нейтральным, пустым вместилищем интеракций. Он способен трансформировать исполняемые с его помощью социальные роли, влияя на них не только через технических ограничения, но и на аксиологическом уровне. При этом сами доминирующие в Интернете нормы и ценности не являются константными, и процесс нормативно — аксиологической трансформации ролей не может быть линейным и однонаправленным: в процессе взаимодействия меняются не только роли, но и меняющие их ценности. По мере распространения Интернета и включения в Интернет — коммуникации подавляющего большинства членов общества характерная для Интернета профессионально — субкультурная система норм и ценностей будет вытесняться «естественными» нормами и ценностями, свойственными социальной системе в целом. Разумеется, это вытеснение будет сопровождаться сложными и многомерными процессами диффузии, которые в итоге приведут не к смене двух ценностных систем, а к появлению качественно новой третьей системы. Но пока осмысления требует сам процесс экспансии норм и ценностей, характерных для социального пространства офлайна и регулирующих «традиционное» (в противовес «инновационному», использующему информационно — коммуникационные технологии) социальное взаимодействие, в онлайн — пространство Интернета. Для обозначения этой экспансии, распространения и доминирования в Интернете социальных норм и культурных ценностей того общества, к которому он принадлежит, а также «традиционных» схем коммуникации, оправданным представляется использование термина «социализация Интернета» (По крайней мере, можно говорить о соотнесенности национальной социальной системы и национальной доменной зоны через единый национальный язык общения).
Концепция личных профилей полярна концепции анонимных пользователей. Показательно, что чаще всего пользовательские соглашения предписывают пользователю указывать подлинные персональные данные при регистрации. Требования эти носят скорее декларативный характер, прямые санкции за их нарушения применяются редко. В результате некоторая часть пользовательских профилей является аккаунтами — дублями, созданными владельцами по ошибке, а часть — «фейковыми» аккаунтами известных людей или вымышленных персонажей, созданных ради развлечения, в коммерческих или криминальных целях. Целенаправленное создание фейков во многом продолжает традицию Интернет — анонимности, но не в меньшей степени объясняется карнавальными элементами приватного общения. Косвенным, но очень серьезным инструментом связи владельца и профиля является привязка профиля к номеру мобильного телефона в условиях включения в договор о продаже сим — карт паспортных данных покупателя.
В целом, уход парадигмы анонимности отражает динамику соотношения приватного и публичного в Интернете. Киберкультура долго позиционировала Интернет как серую зону, в которой официальные сайты корпорации могут соседствовать с бурлеском частных домашних страниц, и где каждый может скрывать свою реальную личность под личиной личности виртуальной. Но, что более важно для нашего исследования, социализация Интернета имела определенные когнитивные эффекты, прямо отражающиеся на мифотворчестве. И здесь мы переходим к социально — эпистемологическому уровню анализа современных масс-медиа.
Перенастройка коммуникативных практик Интернета, сопоставимость по численности и влиятельности интернет — аудитории и аудиторий традиционных СМИ (дневная аудитория Яндекса превысила аудиторию Первого канала в апреле 2012 г.), повышение общей медиаграмотности населения (благодаря усилиям образовательной политики государства, распространению цифровых гаджетов и естественной смене поколений) приводят к новым конфигурациям отношений научного и мифологического знания, а также меняют эпистемический статус мифотворцев.
Современное научное знание трансдисциплинарно. Тело науки теряет свое четкие границы там, где развитие исследовательских направлений или применение их результатов входит в сферу интересов общественности, политической власти или бизнеса. Социальное согласие здесь достигается тогда, когда в основу принятия решения закладывается не только чисто научная аргументация, но и аргументы общегражданской дискуссии, основанные на этических, политических или экономических доводах. В принятие решений, имеющих значение для развития научного знания, все чаще включаются гражданские эксперты. В экономической и политической плоскостях их решения чаще носят поощрительный характер, поскольку они связаны с предоставлением льготных условий для тех направлений исследований, которые определены гражданским обществом и/или государством как «приоритетные». В этической плоскости они могут принимать характер прямого запрета, блокируя исследования, оцениваемые как аморальные (например, евгеника или клонирование человека).
Четкие контуры функций гражданской экспертизы в трансдисциплинарной науке пока не определены. Очевидно одно — область ее вмешательства в дела науки становится все шире, что делает актуальным вопрос о компетентности гражданских экспертов, современных лидеров мнений, создающих свое паблисити посредством социальных сетей.
Отметим, что научные тексты слабо пригодны для трансляции через социальные сети на массовою аудиторию. Сложность научных текстов, включающая и использование специализированного языка, требует объемных письменных текстов — сообщений, нуждающихся в длительном восприятии. Оценка качества сложных текстов сама по себе предполагает наличие специализированных знаний разного уровня — как содержательных, так и формальных. Если первые позволяют сделать собственный вывод по тексту, то вторые позволяют судить об источнике сообщения. И те, и другие дефицитны на массовом уровне и характерны для представителей научного сообщества. Более того, одним из результатов современного методологического плюрализма в науке является толерантность к разнообразию различных точек зрения на возможные решения тех или иных научных проблем. Внутри науки эта ситуация особой сложности не представляет, так как результаты разных подходов сопоставляются и интегрируются с точки зрения их эвристического потенциала. Но за ее пределами у обывателя складывается ложное впечатление, что в науке также существует демократическая свобода выражения мнений, каждое из которых равноценно и в своем праве на существование, и в своей конечной продуктивности. Однако мнение обладает качественно иной природой, нежели научное знание: научное знание отличается от любого другого тем, что было получено в результате применения научного метода, обеспечивающего конечному продукту такие свойства, как объективность, достоверность, воспроизводимость, непротиворечивость, эмпирическую проверяемость, логическую или эмпирическую обоснованность. Каждый день обыватель сталкивается с разнообразными знаниями, которые вовсе не обязательно являются научными.
В классической советской теории познания знание как результат процесса познания было принято классифицировать на следующие виды: донаучное, житейское, художественное и научное[63]. Критерием этого разделения выступает метод познания. Постепенное формирование типов познания, представляющих собой автономные когнитивно — культурные системы, выполняющие специфические функции (повседневный опыт, магия, миф, искусство, религия, право, философия, мораль, идеология, наука[64]), привело к появлению предметной классификации знания, подразделения его на повседневное, магическое, мифологическое, эстетическое, религиозное, юридическое, философское, этическое, идеологическое, научное. Наибольшее внимание исследователей традиционно привлекает проблема демаркации научного знания, однако это не означает бесконфликтности сосуществования остальных типов познания и их результатов. Процесс познания сложно вычленить из процессов коммуникации и деятельности, которые он обслуживает. Нередко он является вспомогательным по отношению к осознаваемой и конструируемой телеологии, что акцентирует конечный результат и затемняет противоречия в разнотипной методологии познания. Но там, где важна чистота методологии познания, эти противоречия становятся очевидными (проблема веры и разума в средневековой теологии, конфликт долга и страсти в искусстве классицизма и т. п.). Сложность взаимопереходов и взаимной блокировки различных типов знания раскрывается в диалектике субъективного и объективного, индивидуального и коллективного, локального и универсального опытов.