Волк медленно сел, все еще прижимая к груди вздрагивающего мальчишку, оттер рукавом выступивший на лбу крупными каплями пот.

— Ты в порядке? Цел? — подбежавший Фашист тормошил за плечо, с беспокойством заглядывал в глаза.

— Вроде… — прислушавшись к своим ощущениям, пробормотал Волк. — А ты как, парень?

Мальчишка молчал, продолжая то и дело крупно вздрагивать всем телом, похоже, вопроса он даже не услышал, а может быть просто не понял.

— Да брось ты этого щенка, дядя Женя! — бесновался Фашист. — Сам-то как? Нормально все? Ничего не сломано? Руки-ноги двигаются?

— Да вроде в порядке все, — осторожно ссаживая арбчонка на асфальт и поднимаясь на ноги, выговорил Волк.

Постоял, переминаясь с ноги на ногу, подвигал плечами, нагнувшись, несколькими сильными ударами выбил из камуфлированных штанов пыль, и уже более уверенно повторил:

— Да, в порядке все.

— Ф-фух! — шумно выдохнул Фашист. — Ну и мудак же ты, дядя Женя! Мудак, прости Господи! Кой хрен тебя только под машину понес? Акробат, задроченный!

— Ладно, не ругайся! — сварливо прервал его Волк. — Так поступил бы каждый советский пионер.

— Оно и видно, что каждый пионер, — остывая, сплюнул через плечо Фашист. — Ленинцы пустоголовые! Наплодили, блин, дебилов-альтруистов. Пятый десяток уже корячится, а его все на подвиги тянет!

— Мухаммад! Мухаммад! — прорезал воздух пронзительный крик.

Мимо метнулась черная тень. «Будто ворона взмахнула крыльями!» — неожиданно подумал Волк. Женщина в традиционном черном платье с замотанным до самых глаз черным же платком лицом, кинулась из-за спины Волка к все еще сидящему на земле арабчонку, вздернула его на ноги, принялась ощупывать, тискать, прижимая к себе, бормоча что-то ласковое и бессвязное. Маленький Мухаммад, сносил эти проявления материнских чувств со снисходительным спокойствием настоящего мужчины. Он даже пытался утешать женщину, гладя ее по голове и тихо говоря ей что-то приличествующее случаю, мужественное и серьезное. Волк отступил на шаг, чтобы не мешать этой сцене и был так увлечен ею, что даже не заметил, как к нему подошел пожилой ливанец, опирающийся на старый ободранный костыль. Что рядом кто-то стоит, наемник понял лишь, когда тот заговорил:

— Благодарю Вас за спасение жизни моего племянника, — проскрипел старик, тряся редкой бородой с обильной проседью.

— Ну что вы, не стоит благодарности, — отмахнулся Волк, разворачиваясь чтобы уйти.

— Подождите, — старческая рука цепко схватила его за рукав куртки. — Назовите хотя бы свое имя. Чтобы мы знали за кого вознести хвалу Аллаху!

Женщина в бесформенном черном платье, так и не выпускавшая сына, стоя перед ним на коленях, резво развернулась и, схватив ладонь Волка своими влажными горячими пальцами, прижалась к ней щекой, что-то неразборчиво бормоча.

— Ну что Вы, не надо… — заливаясь краской, попытался деликатно высвободиться наемник, но куда там, женщина даже и не думала его отпускать.

— Скажите свое имя, господин, и наша семья будет каждый день благодарить Аллаха, за то, что он послал нам такого героя, — не отставал хромоногий старикан. — И следующего сына, которого принесет нам Мадина, мы назовем этим именем, чтобы он вырос таким же отважным героем, как Вы, господин.

Волк уже раскрыл, было, рот, чтобы назваться, но неожиданно замешкался. Не Евгением Севастьяновым же представляться… Может тем именем, что дали ему при обращении в ислам? Отчего-то не хотелось… «А ведь у меня нет имени, — неожиданно стальной иглой пронзила мысль, он даже остановился пораженный внезапной болью. — Все отняли, все! Даже имя! Осталась только дурацкая кличка, будто у собаки…»