«Философию» этого разложения Варсонофий видел в различных учениях того времени, как в естествознании, так и в общественных науках, а также в литературе и искусстве. Например, касаясь учения Дарвина, он замечал: «Английский философ Дарвин создал целую систему, по которой жизнь — борьба за существование, борьба сильных со слабыми, где побежденные обрекаются на гибель, а победители торжествуют. Это уже начало звериной философии, и уверовавшие в нее люди не задумываются убить человека, оскорбить женщину, обокрасть самого близкого друга — и все это совершенно спокойно, с полным сознанием своего права на все эти преступления. И начало всего этого опять в помысле, которому поверили люди, в помысле, что нет ничего запретного, что Божественные заповеди не обязательны, а церковные постановления стеснительны»[426].
Этому ускоряющемуся процессу разложения Варсонофий противопоставляет истинную христианскую веру и тех людей, которые являются ее истинными носителями. Таковыми он считает писателя и поэта Ф. Шиллера, о. Климента Зедергольма, врача Н. И. Пирогова, живописца Д. Болотова, философа А. С. Хомякова и других. Однако многие люди в это время стали отходить от учения Христа. В связи с этим Варсонофий справедливо различает внутренних и внешних художников, внутреннюю и внешнюю веру: «Внешний художник изображает на полотне то, что наполняет его душу, внутренний — созидает самую душу свою, делая ее действительно художественным произведением по красоте добродетелей, которыми она украшена»[427]. При этом он добавляет, что «земная ученость без веры не введет в Царство Небесное; не введет туда и искусство. Поэты и художники испытывают высокое эстетическое наслаждение, но это только душевное чувство, оно не способно переродить душу»[428]. А истинная вера основывается на исполнении всех заповедей Христа и всех основных догматов Церкви.
Мы рассмотрели лишь некоторые аспекты духовного наследия преподобного Варсонофия, но уже из этого видно, что его забота об истинной христианской вере, о сохранении и укреплении христианских добродетелей, неукоснительном исполнении евангельских заповедей делает это наследие исключительно актуальным для современного общества, поскольку мы снова наблюдаем социальное разложение, падение морали и нравственности, ведущее к противопоставлению людей, народов, наций, к возникновению вооруженных конфликтов и войн, наступлению современного варварства. В этих условиях духовное наследие старца Варсонофия имеет исключительно важное значение не только для русского народа и духовного возрождения России, но и для всех людей, стремящихся найти праведный путь и веру в Бога.
Старчество показало всю сложность и противоречивость развития духовного процесса в России на протяжении довольно длительного времени. Как известно, со времен Петра часть наиболее способных и талантливых детей дворян обучалась в европейских университетах, в частности, они слушали лекции выдающихся немецких философов Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. По возвращении в Россию некоторые из них стали активно внедрять идеи этих философов в общественное сознание. Другая часть, напротив, разочаровавшись в плодах европейского образования и просвещения, всеми силами стремилась отстаивать и развивать самобытность русской духовной культуры и национальных исторических традиций. При этом они, как, например, братья Киреевские, опирались на учение Русской Православной Церкви и учения Святых Отцов. Эти два направления мысли получили название западничества и славянофильства, несмотря на то, что и те, и другие учились на Западе.
Что касается старчества, оно изначально последовательно опиралось на отечественные исторические, духовные и культурные традиции и, естественно, прежде всего на учение Русской Православной Церкви и труды Отцов Церкви. В этом старчество и славянофилы были едины в своих устремлениях, целях и задачах, которые состояли в том, чтобы противопоставить гибельному, по их мнению, западноевропейскому просвещению, уже проникшему в Россию, великое, спасительное наследие православного вероучения и святоотеческих традиций. В связи с этим мы можем, не боясь ошибиться, назвать великой заслугой старчества своеобразное возрождение святоотеческих идей и формирование подлинно русского отечественного просвещения, имеющего глубокую духовную основу, из которой будут произрастать действительно спасительные для России учения. В этом смысле духовное творчество русского старчества трудно переоценить. Даже в настоящее время, когда Россия пережила тяжелейшую трагедию гонений на Русскую Православную Церковь, монашество, практически ликвидацию старчества, несмотря на все это, не только мы, но и мыслящие люди на Западе всегда ощущали и ощущают вдохновенное и спасительное влияние и воздействие русского православия и монашества и в частности Оптинских старцев.
Старчество отражало невидимую сокровенную взаимосвязь между Богом и человеком, между Промыслом Божиим и судьбами конкретных людей. Оно несло Глас Божий — Глагол — Логос в души и сердца русского народа, определяя тем самым его историческую миссию среди других народов и его историческое предназначение и содержание и смысл его исторических деяний. Божья благодать, ниспосланная старцам, передавалась всему народу и каждому человеку как самое сокровенное и самое священное — Глас самого Господа Бога, в соответствии с которым свершались, свершаются и будут свершаться судьбы России.
Творческое наследие преподобных старцев Оптиной Пустыни отцов Макария, Амвросия, Варсонофия явило России их великий духовный подвиг, подвижничество в самом высоком смысле слова в поисках праведного пути, истинной веры и поисках путей спасения человека и человечества, спасения человеческой души.
Однако этот экскурс в глубины духовного творчества Оптинских старцев представляется не совсем полным и завершенным. Они противопоставляли свою духовную практику самым различным видам и формам упадка, разложения и декаданса как в самой России, так и в странах Западной Европы, но, пожалуй, их справедливой критике начавшегося упадка и разложения западноевропейской религии и культуры недоставало последовательных выводов, прозревающих перспективы развития и России, и Европы и в целом всего современного мира.
И как это ни покажется парадоксальным, подобная перспектива была раскрыта также Оптинским монахом Климентом, или Константином Николаевичем Леонтьевым — гениальным русским мыслителем, философом, писателем, критиком, эстетом, который в конце жизни принял монашеский постриг. Именно ему принадлежит заслуга сделать самые последовательные и самые радикальные выводы из духовных учений Оптинских и Афонских старцев.
Прежде чем перейти непосредственно к изложению этих выводов, хотелось бы напомнить, как формировалось миросозерцание, мироощущение, мировосприятие и мировоззрение этого великого мыслителя.
Как известно, после получения среднего образования он поступил в Московский университет на медицинский факультет, и вместо того чтобы вести обычную жизнь студента, молодого человека, полного сил и энергии, он вел жизнь уединенную, почти отшельническую, практически не имея близких друзей и товарищей.
Объяснялось это скорее самой его натурой и соответствующим воспитанием, данным ему его матерью, бывшей фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Мать, сама будучи утонченной аристократкой и, естественно, сторонницей монархического строя, самодержавия, и сына воспитывала в этом же духе, прививая ему любовь к России, Отечеству, ко всему высокому, благородному и прекрасному, обращая при этом особое внимание на воспитание глубочайшей религиозности и высочайшего художественно-эстетического вкуса. С детских лет она брала его с собой в церкви, в монастыри, и, конечно, это не могло не сказаться на формировании его духовного склада. Однажды, когда мать привезла его в монастырь, а ему было в это время около пяти лет, после службы он сказал ей: вы меня сюда больше не возите, маменька. Почему? — спросила она. — Потому что мне здесь так хорошо, что я могу остаться здесь навсегда.
Был ли это голос божественного Провидения или божественного Промысла, но эти слова явились вещими, и вся его бурная, сложная жизнь стала тернистым путем его восхождения на Афон, восхождения к монашескому постригу.
Уже в студенческие годы его глубоко интересовали вопросы о смысле человеческой жизни, о нахождении своего призвания на земле, наконец, самые фундаментальные вопросы для любого человека — вопросы о жизни и смерти, вопросы о Боге, бессмертии души и спасении.
В это время Леонтьев пишет рассказы, повести, романы, в которых пытается найти смысл своей жизни, подступиться к пониманию и решению мучивших его проблем. Он ставит вопросы о соотношении добра и зла, прекрасном и безобразном, об истине и лжи, любви и ненависти, и конечно, о смысле жизни, о том, как человек должен жить в этом мире, вести себя с окружающими его людьми и природой, какие цели ставить перед собой и какими средствами их достигать. В его художественных произведениях чувствовался незаурядный писательский талант, однако никто из его ближайшего окружения не мог оценить уровень его таланта и произведений. И когда он узнал, что недалеко от него проживает великий русский писатель Иван Сергеевич Тургенев, то, набравшись смелости, отнес ему одну из своих рукописей. Тургеневу сочинение понравилось, и он поддержал намерение Леонтьева заниматься литературой, но при этом заметил, что это требует от человека полной самоотверженности, отказа от семьи, различного рода утех и наслаждений, по существу, требует посвятить литературному творчеству всю свою жизнь.
Тургенев вводит его в писательскую среду того времени. Окрыленный этой поддержкой, Леонтьев с головой уходит в литературное творчество и пишет действительно талантливые рассказы, повести, романы, отличавшиеся от остальных и языком, и новыми сюжетами, и глубиной постановки вопросов и их осмысления.
Однако этот тяжелый и действительно самоотверженный труд не принес ему того душевного удовлетворения, на которое он рассчитывал, и он опять начинает метаться в поисках своего жизненного пути.
Разразившаяся Крымская война как бы прервала эти поиски, поскольку он, досрочно окончив медицинский факультет, добровольно отправился в действующую армию лекарем. В известной степени это было его временным спасением от осаждавших его тяжелейших душевных мучений. Казалось, он нашел здесь свое место. Его патриотизм, любовь к России и Отечеству проявились здесь сполна. Он восхищался героизмом русских солдат и офицеров и сам вел себя героически, не боясь никаких обстрелов, атак, наступлений неприятеля и т. д. И хотя для лечения раненых солдат и офицеров недоставало лекарств, он делал все возможное, чтобы вылечить их и поставить на ноги. Он даже наслаждался этой военной жизнью и считал войну не бедствием, а чем-то действительно спасительным, но это восхищение воинским героизмом завершилось для него опять-таки глубоким разочарованием. Он ушел в отставку, какое-то время работал домашним лекарем у одного богатого помещика, затем вернулся в родное поместье, затем в Петербург и опять занялся писательской деятельностью.