— Это была моя идея. Насчет подарка. — Я оборачиваюсь и смотрю на нее; она стоит на том же месте, плотно скрестив руки на груди. — Патрик только о вас все время и говорил. До сих пор не перестает. — Она усмехается. — Когда он сказал, что намерен сделать предложение, я решила, что таким образом тоже смогу присоединиться. Представлять себе его у вас на пальце. Как если бы рано или поздно нам удалось познакомиться.

Я думаю о Патрике, о статьях, спрятанных в книге у него в спальне. Преступления Купера вдохновили его на то, чтобы забрать Софи из дома — помочь ей исчезнуть. Из-за моего брата оборвались столько жизней — я все еще не могу спать по ночам, их лица выжжены у меня в памяти, словно обугленное пятно на ладони у Лины. Большое черное пятно.

Столько жизней потеряно… Кроме Софи Бриггс. Ее жизнь — спасена.

— Рада, что вы это сделали. — Я улыбаюсь. — А теперь вот и познакомились.

— Я слышала, вашего отца выпускают. — Она делает шаг вперед, будто не хочет, чтобы я уходила. Я молчу, не зная, что ей ответить.

Я была права насчет того, что Патрик посещал отца в Энголе; туда он в эти свои командировки и ездил. Он пытался узнать от него правду о Купере. Когда Патрик поведал ему, что убийства начались снова — сообщил о пропавших девочках, предъявил цепочку Обри в качестве доказательства, — отец согласился обо всем рассказать. Но когда уже успел сознаться в убийстве, нельзя просто так взять и передумать. Нужно кое-что еще — признание истинного преступника. Тут я и пригодилась.

В конце концов, за решетку отца привели мои слова. Было лишь справедливо, что и освободить его помогла моя беседа с Купером двадцать лет спустя.

На прошлой неделе я видела по телевизору, как отец приносит извинения. За ложь, за попытку защитить сына. За те дополнительные жизни, которых все это стоило. Я не смогла заставить себя с ним встретиться, пока не готова, — но прекрасно помню, как смотрела на него сквозь телеэкран, словно в прошлом. Только на этот раз я пыталась сопоставить его нынешнее лицо с тем, что осталось у меня в памяти. Толстая оправа очков сменилась металлической, простой и тонкой. От прежних, сломавшихся, когда его ударили лицом о фургон и по щеке тонкой струйкой потекла кровь, на носу остался шрам. Волосы сделались короче, лицо загрубело, будто его обрабатывали наждаком или терли о бетонную стену, пока не сошла кожа. Я заметила у него на руках оспины — должно быть, ожоги, — участки блестящей натянутой кожи, идеально круглые, словно кончик сигареты.

И все-таки это был он. Мой отец. Живой.

— Что вы теперь собираетесь делать? — спрашивает Софи.

— Точно не знаю, — отвечаю я. И это правда. Я действительно не знаю.

Бывают дни, когда я снова чувствую гнев. Отец лгал. Он взял на себя вину за преступления Купера. Нашел шкатулку и перепрятал ее, чтобы сохранить тайну. Обменял собственную свободу на жизнь Купера. В результате мертвы еще две девочки. В другие дни до меня доходит. Я все понимаю. Родители так и должны: любой ценой защищать собственных детей. Я думаю о матерях, обращающихся к камере, пока их мужья рядом растекаются лужей. Их детей забрал мрак — но что, если твой собственный ребенок и есть тот мрак? Разве он тоже не нуждается в защите? В конечном итоге все упирается в контроль. В иллюзию, что у нас есть власть над смертью, что ее можно спрятать внутри сложенных горкой ладоней и крепко их сжать, не давая ей выбраться. Что Купер, если дать ему еще один шанс, каким-то чудом изменится. Что Лина, болтаясь прямо перед носом у брата и чувствуя, как огонь обжигает ей кожу, в последний миг сумеет отдернуться. Так что даже шрама не останется.

Все это — лишь ложь, которую мы сами себе повторяем. Купер так и не изменился. Лина не успела убежать от пламени. Даже Патрик норовил себе лгать, надеясь справиться с присущим ему гневом. Отчаянно пытаясь затолкать обратно собственного отца, выглядывающего наружу в минуты слабости. Да и я виновата в том же самом. В пузырьках у себя в столе, призывно шепчущих мне по ночам.

Только склонившись над обмякшим телом Купера у себя на кухне, глядя на него сверху вниз, я наконец попробовала на вкус, что это такое: контроль. Не просто над собой, но когда ты отнимаешь его у другого. Крадешь и объявляешь, что отныне он твой. И на какое-то мгновение, искоркой промелькнувшее во мраке, я почувствовала, что мне это нравится.

Я улыбаюсь Софи, снова разворачиваюсь, спускаюсь по оставшимся ступенькам, ощущаю под подошвами дорожку. Иду к машине, держа руки в карманах, и смотрю, как сумерки окрашивают горизонт розовыми, желтыми, оранжевыми мазками — последние мгновения цвета, прежде чем опустится мрак. И тут замечаю: воздух вокруг меня знакомо жужжит электричеством. Я останавливаюсь, замираю на месте, вглядываюсь. Жду. Потом складываю ладони горкой и хватаю ими небо, чувствуя внутри уже сомкнутых ладоней легкое трепыхание. Смотрю на свои сжатые пальцы, на то, что ими поймала. На жизнь, которую самым буквальным образом держу в руках. Потом подношу их к лицу и заглядываю в узенькую щель между пальцами.

Внутри ярко светится крошечный светлячок, пульсируя жизнью. Я долго гляжу на него, прижав лоб к ладоням. Гляжу, как он сияет, как в моих руках подмигивает искорка, и думаю о Лине.

Потом я открываю ладони и отпускаю ее.