Я смотрю на часы. Семь тридцать. Купер приехал полчаса назад. Я знаю, что момент наступил. Момент, о котором я думала после того, как попросила Купера приехать, проигрывая в голове возможные сценарии, пытаясь предсказать, чем все может закончиться. Вертела в голове, переворачивала с боку на бок, словно тесто месила.
— Ты же понимаешь, что я должна позвонить в полицию, — говорю я. — Купер, я обязана. Ты же людей убивал.
Брат смотрит на меня из-под налившихся тяжестью век.
— Совсем необязательно, — произносит он. — Тайлер мертв. У Патрика нет никаких доказательств. Оставим прошлое в покое, Хлоя. Не нужно его тревожить.
Я обдумываю его предложение — единственный сценарий, который не пришел мне в голову. Можно встать, открыть дверь и выпустить Купера наружу, прочь из моей жизни. Позволить брату ускользнуть, как ему это удавалось уже двадцать лет. Я прикидываю, чего мне будет стоить обладание подобной тайной — что он гуляет где-то на свободе. Чудовище, прячущееся у всех на виду, расхаживающее среди людей. Чей-то коллега, сосед. Друг. И тут меня пробирает дрожь, словно я неосторожно коснулась чего-то пальцем и получила удар статическим электричеством. Я вижу маму — как она была прикована к телеэкрану, не пропускала ни единого мгновения отцовского процесса, ни единого слова, — пока к нам не пришел Теодор Гейтс, чтобы объявить о сделке.
Она тоже знала. Мама знала. Когда мы вернулись из участка, отдав полиции шкатулку, отец ей рассказал — я убежала наверх, а ее он остановил. Но было слишком поздно. Шестеренки уже закрутились. Полиция должна была явиться за ним, так что мама отстранилась и не стала мешать. Вероятно, надеялась, что обвинение слабое — ни оружия, ни тел. Что его отпустят. Я вспоминаю, как мы с Купером сидели на лестнице и слушали. Как он вцепился пальцами мне в руку при упоминании Тары Кинг — оставив похожие на виноградины синяки. Не понимая того, я стала свидетелем момента, когда мама сделала выбор — и выбрала ложь. Жизнь с тайной.
Тогда-то она и начала меняться. Причиной ее постепенного распада был Купер. Она жила с сыном под одной крышей, видя, как все сходит ему с рук. Свет в ее глазах потух; из гостиной она удалилась в спальню, закрылась там. Жить, зная истину — кем был ее сын и что сделал, — оказалось невозможно. Муж в тюрьме, в окна летят камни, во дворе размахивает руками Берт Родс, раздирая ногтями собственную кожу. Я чувствую, как ее пальцы пляшут у меня на запястье, стучат по покрывалу, когда я показываю на фишки: «П», потом «А». Теперь я понимаю, что она пыталась сказать. Она хотела направить меня к папе. Хотела, чтобы я его навестила, и он мог открыть мне правду. Потому что, слушая мои рассказы про исчезнувших девочек, про совпадения, про дежавю, она все поняла — кому, как не ей, было знать, что прошлое не желает оставаться в отведенном нами для него месте, даже если мы засунем его в дальний угол шкафа и попытаемся все забыть.
Я никогда не хотела возвращаться в Бро-Бридж, не мечтала пройти коридором своего дома. Не хотела вновь посещать воспоминания, которые покинула там, в крошечном городке. Теперь я знаю, что они не пожелали там оставаться. Прошлое таскалось за мною следом всю мою жизнь, словно призрак, оставшийся непогребенным, — как те девочки.
— Я так не могу, — говорю я, глядя на Купера. — Ты и сам понимаешь, что не могу.
Он тоже смотрит на меня, медленно сжимая кулаки.
— Не стоит, Хлоя. Не нужно этого делать.
— Нужно, — возражаю я, начиная отодвигать свой табурет от стойки. Однако не успеваю встать с него, как Купер выбрасывает руку и хватает меня за запястье. Я смотрю на его пальцы, изо всех сил сжимающие мою кожу; костяшки совершенно белые. Теперь я знаю. Точно знаю, что Купер это сделал бы. Он и меня убил бы. Прямо здесь, на моей собственной кухне. Протянул бы руки, сжал их у меня на горле и, глядя мне в глаза, начал бы душить. Я не сомневаюсь, что брат меня любит — насколько подобные ему вообще способны любить, — но в конечном итоге я для него такой же камень на шее, как и Лина. Я — проблема, которую нужно решить.
— Ничего ты мне не сделаешь! — кричу я, выдергивая у него свою руку. Отодвигаю табурет, встаю и смотрю, как Купер пытается на меня броситься — но вместо этого лишь неловко подается вперед. Колени отказываются держать его вес. Споткнувшись о ножку табурета, он кулем валится на пол. Недоуменно смотрит на меня, потом на стойку. На опустевший бокал, на пустой оранжевый пузырек.
— Ты в мое вино…
Начав говорить, он сразу же останавливается — слишком большого это требует усилия. Я вспоминаю, как в последний раз чувствовала себя подобным образом так, как Купер сейчас, — вечер в мотеле, Тайлер натягивает джинсы и ныряет в ванную. Потом протягивает мне стакан воды, заставляет выпить. И таблетки, которые потом в тех самых джинсах и нашли. Таблетки, которые он подмешал мне в воду, как я подмешала их Куперу в вино — и глядела потом, как быстро у него тяжелеют веки. Ярко-желтая желчь, которую я выкашляла, проснувшись.
Отвечать ему я даже не думаю. Вместо этого смотрю на потолок, на камеру в самом углу, маленькую, словно булавочная головка, которая размеренно мигает. И все записывает. Поднимаю руку и делаю знак, что можно заходить. Детективу Томасу, который сидит сейчас в машине рядом с Патриком; на его коленях — телефон. И все это он видит и слышит.
Снова смотрю вниз, на брата — в последний раз. Сейчас мы в последний раз с ним вдвоем. Трудно не думать о том, что осталось в прошлом, — мы с ним носимся по лесу у нас на задворках, спотыкаемся о кривые корни, которые лезут из земли, словно окаменевшие змеи. Он вытирает мне кровь с ободранной коленки, прилепляет полоску пластыря туда, где кожу жжет сильнее всего. Привязывает веревку мне к лодыжке, я заползаю в потайную пещеру — наш с ним общий секрет — и тут понимаю, где они. Пропавшие девочки, спрятанные на самом видном месте. Спихнутые во мрак, о котором знаем только мы двое.
Я вызываю в памяти темный силуэт с лопатой в руках, появляющийся из-за деревьев. Купер, необычно рослый для своих пятнадцати лет, мускулистый, как и положено борцу. Голова опущена, лицо скрывает мрак. Тени проглатывают его целиком — и он наконец обращается в ничто.