— Просто не пить, — объяснила я, — ни одной рюмки.

Она кивнула. Мы перешли реку и присели отдохнуть на камень. Мо закурила, а я стала искать ясень. Я хотела сделать лук, из нескольких слоев дерева. В результате я срезала ветку толщиной со свое запястье.

Мы шли обратно в лагерь. Солнце уже стояло высоко, и снег таял. Я попросила Мо не говорить Пеппе про Адама и про ее побег в «Литл шеф», и Мо согласилась.

В лагере Ингрид сидела у костра, обмотавшись одеялом, строгала деревяшку и учила Пеппу немецкому. Пеппа пыталась заточить палочку новым ножом.

— Смотри, я делаю стрелы! Для твоего лука. Подходят?

Я посмотрела и сказала, что понадобится еще оперение и грузик, чтобы они летели прямо.

— А по-немецки стрела будет pfeil. У них вечно P и F рядом в одном слове, например, паприку они называют pfeffer, а меня бы звали Пфеффереппа. Почему в разных странах все называется по-разному?

Я сказала, что не знаю, и я правда не знала. Но это хотя бы был нормальный интересный вопрос. Мо села рядом с Ингрид, которая обняла ее и тихо спросила, все ли в порядке. Мо кивнула и тут же заревела.

Мы с Пеппой смотрели на нее. Я часто видела, как она плачет, и мне было все равно, а вот Пеппа испугалась.

— Мо, может, ты хочешь поговорить с богиней по имени Шерил? — спросила она.

Мо засмеялась и согласилась. Ингрид приняла таблетку и вернулась в шалаш поспать, а мы пошли в лес, к пустоши и к Магна Бра. Винтовку я оставила в лагере, но взяла с собой подзорную трубу и нож. И рюкзак с паракордом и пакетом изюма. А еще я налила в бутылку воды из чайника, чтобы у нас не было обезвоживания.

Пеппа болтала всю дорогу. Я шла последняя и все слышала. Она рассказывала Мо, что Ингрид говорила о богине, и о детстве Ингрид в Берлине, и об убийстве ее мамы, и о жизни с Клауси и Ганси. Она объяснила Мо кучу немецких слов (почти все были матерные). Мо только смеялась и говорила: «Пеппа!»

На краю пустоши снег был совсем мягкий, а еще мы увидели канюка. Чем выше мы поднимались, тем тверже становился снег. Где-то его совсем сдуло, а хребты наверху обледенели. Ветер тоже становился все сильнее — северный, холодный. Мы спрятались за каменным забором, поели изюма и выпили воды. Посмотрели вниз, на лагерь, и увидели свои следы. Ветер нес по небу облака — пухлые и серые.

— Это что там? — спросила Мо и ткнула пальцем.

Прямо под нами, метрах в пятнадцати, под заснеженным камнем сидел белый заяц с черными ушами. Мы притихли. Я навела на него подзорную трубу.

— Это заяц-беляк, — объяснила я, — он сменил шкурку на зиму.

Он к чему-то принюхался, и у него дергался нос. Но уши мирно лежали на спине, и вообще он нас не замечал.

— Сол, не убивай его, — попросила Пеппа.

— Я и не собираюсь.

Хотя он наверняка был вкусный, а из шкурки можно было бы сшить шапку.