— Сол! Иди сюда, посмотри! — Она поймала жабу и гладила ее, так что я сказала:

— У нее из спины выделяется яд, чтобы ее не съели хищники.

На это Пеппа ответила:

— А я и не собираюсь ее есть. А ты? Я не хочу ее есть, я ей лучше домик построю.

И она сложила маленький домик из плоских камней и гальки и посадила туда жабу. Да еще назвала ее Коннором, в честь мальчика, который ей нравился в школе.

Я снова стала беспокоиться — теперь из-за огня, который могли увидеть люди. Особенно ночью. Если дрова сухие, дыма от маленького костра-пирамиды немного, дым идет, только если дрова сырые или свеженарубленные. К тому же ветер сдувает любой дым. Мы торчали в «Последней великой пустоши»[1] Великобритании, ровно в восьми милях от ближайшего жилья, примерно в четырех милях от тропинки и в пяти милях от дороги. Я очень тщательно выбирала это место по карте Картографического управления Великобритании. Я ее стащила из библиотеки, там есть все карты Британских островов. Мы ровно на полмили углубились в лес за горным хребтом, который возвышается почти на три тысячи футов. Еще немного, и это была бы гора Мунро,[2] где бродят всякие альпинисты и дрочилы в ветровках.

На вершине горы ничего не росло, но, судя по карте, там находился круг из камней, вроде Стоунхенджа. Вообще эта вершина называлась как-то по-гэльски, и миссис Керр сказала, что это название произносится как «Магна Бра». Магна Бра. Я рассказала Пеппе, и ей захотелось забраться на эту вершину, особенно когда я объяснила, что «Магна» — это «большой» на латыни. Пеппа пришла в восторг и принялась повторять на все лады: «Большое бра… огромный лифак!»[3] Эта мелкая дрянь обожает всякие пошлости.

А вот по ночам горящий огонь виден издалека, даже из-за навеса. Поэтому я решила построить экран из веток, про который вычитала в справочнике, так чтобы он заслонил наш костер с востока. Дорога проходила как раз к востоку отсюда, и те, кто нас искал, могли заметить огонь, если бы поехали по дороге. Правда, я не представляла, каким образом они вообще узнали бы, что искать нас надо здесь.

Набеспокоившись, я решила, что именно сегодня сооружу защитный экран и расставлю силки. Еды у нас оставалось дня на два, наверное. Или на три, если я не буду есть и все отдам Пеппе. Так что пора было начинать охотиться. Я прихватила пневматическую винтовку Роберта, короткую такую, которую надо накачивать воздухом. Она стреляла пульками двадцать второго калибра, которых у меня было две полные банки. Я решила не давать винтовку Пеппе, чтобы она случайно не пристрелила меня или себя, но сама я хорошо стреляла. Я тренировалась в коридоре и научилась так адаптировать зрение, чтобы целиться на большие расстояния. Еще я посмотрела видео на «Ютубе» за три дня до того, как мы сбежали. Если подкачать воздух в винтовке семь раз, можно прострелить девятимиллиметровую фанерку. Я держала винтовку в чехле для клюшек, найденном в школьной раздевалке.

Светало. В октябре в этих краях солнце всходит около семи двадцати утра. Пеппа дрыхла в спальном мешке, и я осторожно, чтобы ее не потревожить, выбралась наружу. Ночью листья с деревьев осыпались и теперь сияли яркой желтизной, когда солнце дотягивалось до них сквозь кроны. Стволы берез тоже светились. Кора у берез белая, значит, их ветки отлично подойдут для постройки экрана, потому что белый цвет отражает свет и тепло. Я раздула угли и сунула в них несколько тонких веточек с обгоревшими концами — вечером я оставила их просушиться на плоском камне. Когда они занялись, я сделала над ними пирамиду из прутьев потолще. Мой костер шипел и дымился. Я водрузила над ним стальную раму, а на нее поставила маленький чайник. У нас был чай в пакетиках, пастеризованное молоко и сахар из «Макдоналдса». Куча сахара.

Солнце уже встало и ярко светило, пар белыми клочками поднимался от земли. На краях листьев и ветках белела изморозь, а ветер почти утих, так что дым шел прямо вверх. Было совсем тихо, только трещали ветки в костре. Потом я услышала щебетание птиц и воронье карканье. И все. Ни гула машин, ни гудков, ни сирен. Никаких разговоров. Никаких криков.

У меня было четыре силка из витой проволоки с маленькими золочеными колечками, соединяющими проволоку в петлю, и с зелеными шнурами, прикрепленными к деревянной палочке с выемкой. Такие ловушки ставят на ночь на кроличьих тропах. Я видела, как это делается, на «Ютубе» и на сайте с инструкциями по выживанию. Выглядело очень просто. Главное, кролик уже умирает к тому моменту, как охотник приходит проверять силки. Хотя, думаю, что смогла бы убить кролика. Правда, до сих пор я никогда не убивала кроликов. И вообще никого не убивала, кроме Роберта.

Силки надо закапывать на несколько часов, чтобы отбить человеческий запах, так что я разгребла листья, вытащила силки из Пеппиного рюкзака, положила на землю и прикрыла ворохом листьев. Я купила их в магазине для рыболовов на деньги, которые сняла с одной из карточек Роберта. Когда Роберт приходил… откуда он там приходил, у него всегда было несколько карточек. Я их воровала, пока он спал пьяный.

Самое интересное, что Мо и Роберт никогда ничего не замечали. Если в квартире что-то менялось, они не обращали на это внимания. Вот я всегда знала, где лежит каждая вещица в моей комнате и во всей квартире. Я была в курсе, сколько у нас чашек и ложек. Сколько молока и средства для мытья посуды. Я всегда такое запоминаю. С самого детства. Я всегда примечала, где находятся вещи, куда их перемещают, и, если они пропадали, я тоже знала об этом. А Мо и Роберт ничего не видели.

Мо хуже всех. Взять хотя бы ее банки с пивом — она никогда не знала, сколько еще осталось. В отличие от меня. Я прятала их, а она даже не замечала, что в холодильнике всего две банки вместо трех. Иногда двух ей хватало. Я это много лет назад заметила, так что оставляла ей две, припрятав лишнее. Когда она приходила за очередной порцией бухла, я говорила, что осталось всего два пива. Она тогда такая: «Я думала, было четыре!» — а я такая: «Да ты сама выпила, забыла, что ли?» Ну и хрен с ним, говорила она. И когда Пеппа стала воровать у нее сигареты, она тоже не замечала.

И Роберт ничего не замечал. Он постоянно был то пьяный, то обкуренный, то пьяный и обкуренный сразу, и, даже если долго пялился на вещи, не видел, что что-то пропало, было передвинуто или появилось новое.

Глаза у Роберта всегда красные от травы и выпивки и вечно полузакрытые, как будто он щурится. Крошечные участки белков, которые можно было разглядеть у него между век, давно пожелтели.

Брезент, охотничий нож, раму-подставку для костра и даже кроссовки для Пеппы доставили почтой. Я купила их на «Амазоне» и оплатила с карточек, которые Роберт приносил домой и складывал в тумбочку. Я всегда очень осторожно таскала карточки или доставала его бумажник. Однажды он пьяный лежал на диване, и я попыталась вынуть бумажник из его заднего кармана, а он наполовину проснулся, схватил меня и заорал: «Я отрежу тебе руки нахрен!» — а потом снова отрубился, и тогда я достала деньги.

Единственным, за чем он пристально следил, оставалась я.

— Все норм, детка? — любил спрашивать он. Однажды он сказал мужику в магазине, что я его дочь. Я хотела возразить, что нет, нахрен, не дочь, но Роберт был огромный, обнимал меня за плечи и говорил: «Моя малышка Сол». Если бы я сказала что-нибудь, потом стало бы только хуже, так что я заткнулась и просто мрачно посмотрела на того мужика.