Книги

Майенн

22
18
20
22
24
26
28
30

— Вы тщательно проверили все с точки зрения последствий пребывания животного? Никаких «сюрпризов» больше не обнаружено?

— Нет. Мы проверили каждый дюйм.

Селим расслабился и посмотрел на молчавшую приборную панель рубки. Обычно ухо приятно успокаивают потрескивание, звуки сигналов, мерный перестук счетчиков и датчиков, глаз привычно отмечает равномерное мигание или свечение ламп. Но все это — в нормальном режиме, при ровной работе генератора. Сейчас же в рубке было странно тихо. Без поля Эрхафта, создаваемого работой генератора, корабль был практически беспомощен и безжизнен.

Селим грустно посмотрел на звезды, отображаемые экранами. Не было заметно даже малейшего движения, они неподвижно глядели с экрана, мерцая на темном фоне неба, слегка скрытые дымкой туманности. И никакого движения. Ни одного корабля, кроме них. Это, впрочем, неудивительно: слишком редки они в этой удаленной части Галактики.

— Сколько нам ждать?

— Пока мы достигнем Селегала?

— Или другой планеты.

— Очень долго. Сейчас нельзя с уверенностью определить это, пока не работают машины и нет поля. Мы дрейфуем сейчас со скоростью, близкой к скорости света, и не придерживаемся первоначального курса. Мы доберемся куда-нибудь, при условии везения и достаточного времени. Но на это могут потребоваться столетия.

— Или этого не произойдет никогда, — сказал Эрл.

— Вы правы, — капитан был спокоен, — мне ни к чему лгать вам. До тех пор, пока нас не притянет гравитационное поле какой-нибудь звезды, мы можем лететь так бесконечно.

Дюмарест это прекрасно знал. Он взглянул в лицо капитана; казалось, что прожитые несколько часов состарили его на десяток лет, и он просто не верил в удачу, он внутренне сдался обстоятельствам: Дюмарест прочел это в его глазах. Красная лампочка на панели светилась, словно око внешнего наблюдателя. Вероятность их спасения была катастрофически ничтожна, но надежда должна жить до конца. Когда генератор остановился, специальный автоматический передатчик стал посылать в пространство сигналы бедствия с их корабля. Ответа не было; космос безмолвствовал. Люди были слишком ничтожно малыми песчинками в этом безбрежном и бесконечном океане звездного пространства.

Селим дотронулся до кнопки, и звук сигнала изменился: вместо тонко гудящего пустого фона и помех возник высокий, сильный звук, который то поднимался волнообразно вверх, то неожиданно стихал, опять появлялся плачем — и снова опадал, откатывался уходящей волной: звук одиночества и глубокого чувства.

— Что это такое? — глаза Селима впились в экран. — Дюмарест?

— Слушайте.

Звук повторился снова: глубокий, сильный, постепенно набирая полноту, взвился до крещендо — и рассыпался капельками полутонов…

— Что-то там, снаружи! — капитан приник к приборам. Он пытался изменить настройку, определить направление источника звука. Его рука слегка дрожала от волнения:

— Очень сильный сигнал и близко! Но откуда он идет… — он смотрел на экраны, но их изображение оставалось прежним. Селим сфокусировал настройку так, чтобы видеть все пространство, охватывающее их корабль. Ничего. Пустота.

— Неисправность? — он быстро проверил тестером все выводы, — нет, все в порядке. Сигнал идет на основной волне — ультразвуковые радиоволны. Источник совсем близко от нас. — Он уменьшил громкость, лихорадочно думая.

— Это Дженка, — вдруг произнес Эрл, — больше некому.

Он вышел из рубки и направился в ее каюту. Уже в коридоре он услышал пение, доносившееся из-за двери — звуки той самой, услышанной ими мелодии. Он постучал негромко. Пение оборвалось, дверь широко открылась, женщина слегка отступила, приглашая его войти. Она уже сняла свой артистический костюм Дженки, стерла раскраску и убрала бижутерию, и была одета в мягкое шелковое простое платье. Высокий ворот, длинные рукава, у пояса перехвачено тонким ремешком. Фалды платья спадали до пола; с одной стороны — был глубокий разрез, почти доходивший до стройных бедер. Она зажгла более яркий свет; платье блеснуло ало-золотым, и Дюмарест зажмурился на мгновение, ожидая увидеть столь ненавистный ему капюшон и голый череп кибера — все то, что по-прежнему ассоциировалось в его сознании с алым цветом.