— ОНИ НЕ МОГУТ МНЕ ПОМОЧЬ!
— Ты не можешь так просто уйти, тебе надо успокоиться.
Я ничего не сказал, перевернувшись на бок и сосредоточившись на стуле, на котором он сидел. И медленно, слишком медленно, как отлив после цунами, боль отступила... оставив знакомый вкус новокаина у меня во рту. И лежа там, как бесполезный кусок мяса, я, возможно, в миллиардный раз недоумевал, за что меня прокляли.
— Малакай?
— Она найдет меня, Альфред, — прошептал я в отчаянии. — Я допустил ошибку. Двадцать девять... тридцать лет будет на следующей неделе. Я так долго мог избегать ее. А теперь мое лицо обклеено пластырем, и все из-за того, что пока я спасал старуху, мне, по какой-то абсурдной причине, стало плохо.
— По крайней мере, боль утихнет, Малакай.
— Нет. — Я медленно моргнул, все еще уставившись на стул. — Теперь начнется настоящая боль.
— Может... может быть, она тоже будет избегать тебя.
— Она не сможет. — Это так не работает. Я помнил каждый раз, когда получал шрам возле глаза, снова и снова. Для нее все было по-другому. Она не могла помнить все. Она испытывала серию дежавю, которую пыталась связать между собой, и в итоге находила меня. Мы уже умирали и сделаем это снова.
— Я скажу, чтобы тебя выписали. — Слушая его голос, я желал, чтобы он действительно был Богом. Может тогда я мог бы потребовать, чтобы мы уладили это по-мужски…
Эта мысль меня позабавила, я закрыл глаза и прошептал:
— Пусть будет плюс десять процентов, Альберт.
Я не услышал, что он сказал в ответ. Подождав несколько секунд, я встал с кровати и размял шею. На двери ванной висела сумка с одеждой, так любезно предоставленной Альбертом.
— Я должен спросить тебя. — В комнате никого не было, но я все равно говорил, зная, что тот же Бог, который возвращал мне воспоминания о моих прошлых жизнях, должен был наблюдать или, хотя бы, слушать. — Зачем позволять мне умирать?
Игнорируя физическую боль, я потянулся за сумкой и вошел в ванную.
— Я имею в виду, если я все равно все помню, то почему бы просто не сделать меня бессмертным?
Повернув кран, я брызнул водой на лицо, сделал глубокий вздох и взглянул в зеркало. Посмотрев в свои голубые глаза... Мои глаза, я все-таки не ощущал их своими... Белая кожа, черные волосы... ничего из этого не ощущалось моим, за исключением шрама. Тонкая линия, которая тянулась от моей скулы через веко и упиралась прямо в бровь. На каждом моем лице был это шрам. Иногда, смотрясь в зеркало, мое лицо менялось, отражая мои прошлые жизни. Казалось, что все они стояли прямо рядом со мной, и я мог ясно видеть их, одно за другим.
Там был я — коричневые волосы до плеч, зеленые глаза, светло-коричневая кожа, тюрбан, обернутый вокруг моей головы. Рядом я — белая фарфоровая кожа, карие глаза, черные волосы, стянутые в пучок и закрепленные с помощью сантхугвана5. Дальше я — темно-коричневая кожа, карие глаза, бритая голова и боевые бусы на шее. Я — белая кожа, светлые волосы, собранные на макушке и сбритые по бокам и испачканные ритуальными чернилами. Чем дальше я смотрел, тем больше лиц видел — моих лиц. Лица из разных эпох... их было бесконечное множество.
Я начал поднимать кулак.
— Малакай?