До встречи с пациентом оставалось еще сорок пять минут, и Эрнест отправился в долгую прогулку по Филлмор-стрит к Джапантауну. После встречи с супервизором он пребывал в несколько растрепанных чувствах, особенно его взволновало предложение Маршала войти в Государственную комиссию по медицинской этике, которое больше напоминало указ.

Маршал, в сущности, приглашал его присоединиться к профессиональной полиции. И если он хочет стать аналитиком, отказать Маршалу он не может. Но почему Маршал так на этом настаивает? Он не может не знать, что это не самая подходящая роль для Эрнеста. Чем больше он думал об этом, тем неспокойнее становилось у него на душе. Это не было невинным предложением. Вне всякого сомнения, Маршал посылал ему какой-то знак, некое закодированное сообщение. Может, «посмотри-ка ты сам, что ждет невоздержанных мозгоправов».

Успокойся, не нужно так преувеличивать, уговаривал себя Эрнест. Может, Маршал руководствуется исключительно благими побуждениями. Вероятно, работа в этой комиссии поможет ему поступить в Институт психоанализа. Даже если и так, эта идея Эрнесту не нравилась. Он был склонен стараться понять человека, а не осуждать его. В качестве полицейского ему приходилось выступать всего однажды, с Сеймуром Троттером, и, хотя вел он себя в той ситуации действительно безупречно, он решил для себя, что никогда больше не будет ни для кого судьей.

Эрнест посмотрел на часы. До прихода первого из четырех запланированных на день пациентов оставалось всего восемнадцать минут. Он купил пару твердых японских яблочек в бакалейной лавке на Дивизадеро и жадно съел их, пока бежал обратно в офис. Короткие перерывы на ленч, состоящий из яблок или моркови, были очередной попыткой сбросить вес. Из множества стратегий похудания ни одна не принесла результатов. К вечеру Эрнест успевал проголодаться так, что съедаемое им на ужин приблизительно равнялось нескольким походам на ленч.

Истина же была проста: Эрнест был обжорой. Он слишком много ел, и похудеть, просто иначе распределяя порции в течение дня, ему бы никогда не удалось. По теории Маршала (которую Эрнест на самом деле считал психоаналитическим бредом), он слишком по-матерински относился к своим пациентам, позволяя им высасывать из него все соки, а потому и объедался, пытаясь заполнить эту пустоту. На супервизорских консультациях Маршал неоднократно советовал ему меньше давать им, меньше говорить, ограничиваясь тремя-четырьмя интерпретациями в час.

Озираясь по сторонам – Эрнест не хотел, чтобы пациенты видели, как он ест, – он продолжал обдумывать встречу с супервизором. «Генерал расхаживает перед войсками накануне сражения, ломая руки»! Хорошо звучит. Все, что Маршал говорил с этим уверенным бостонским акцентом, звучало хорошо. Почти так же хорошо, как оксфордское произношение двух британских психоаналитиков на кафедре психотерапии. Он был поражен, как все студенты, в том числе и он сам, ловили каждое их слово, при том, что ему уже доводилось слышать, как кто-то из них излагал эту теорию.

Вот так и слова Маршала были хороши. Но что же он сказал на самом деле? Что Эрнест не должен раскрываться, что он должен скрывать все сомнения и неуверенность? И что касается генерала, ломающего руки, – что означает эта аналогия? Какое, черт возьми, отношение поле боя имело к нему и Джастину? Между ними что, идет война? Сам он генерал? А Джастин – солдат? Чистая софистика!

Опасные мысли приходили в его голову. Никогда раньше Эрнест не позволял себе так критично относиться к Маршалу. Он добрался до офиса и начал просматривать свои записи, готовясь к визиту пациента. Эрнест не позволял себе тратить время на личные переживания, когда пациент должен был вот-вот прийти. Еретические мысли о Маршале подождут. Одно из непреложных терапевтических правил Эрнеста заключалось в том, чтобы уделять пациенту сто процентов внимания.

Он часто цитировал это правило пациентам, когда они жаловались, что думают о нем гораздо больше, чем он о них, что он всего лишь друг, нанятый на час. Обычно он отвечал, что, когда он с ними, в «здесь и сейчас» терапевтического сеанса, он целиком и полностью принадлежит им. Разумеется, они думали о нем больше, чем он о них. А как иначе? У него было много пациентов, у них – всего один терапевт. Неужели учитель с его множеством учеников, многодетные родители находятся в иных условиях? У Эрнеста не раз было искушение сказать им, что он сам испытывал такие чувства к терапевту, когда был пациентом, но как раз такая откровенность вызывала жесткую критику Маршала.

«Бога ради, Эрнест, – говорил он. – Обсуди это с друзьями. Твои пациенты – профессиональные клиенты, а не твои друзья». Но в последнее время Эрнеста все больше беспокоил вопрос о различии профессионального и личного «я».

Неужели терапевт не может быть настоящим, таким, какой он есть, со всеми? Эрнест вспомнил о записи выступления далай ламы перед буддийскими наставниками. Кто-то из присутствующих спросил у него о кризисе наставничества и целесообразности структурированного свободного времени. Далай лама усмехнулся и спросил: «Будда отдыхает? Христос отдыхает?»

Вечером этого же дня, ужиная с Полом, своим старым другом, он вновь вернулся к этим размышлениям. Пол и Эрнест познакомились на шестом курсе, их дружба крепла в медицинском колледже и во время практики у Джона Хопкинса, когда они делили небольшой домик с белыми ступеньками в Маунт Верной-Плейс в Балтиморе.

Последние несколько лет дружили они в основном по телефону, потому что Пол, отшельник по натуре, облюбовал лесистый участок земли в двадцать акров на предгорье Сьерры в трех часах езды от Сан-Франциско. Они договорились проводить один вечер в месяц вместе. Иногда они встречались где-нибудь на полпути, иногда ездили друг к другу. В этом месяце была очередь Пола ехать к другу, так что они устроили ранний ужин. Пол никогда не ночевал вне дома; он всегда был мизантропом, что только усиливалось с возрастом, а в последнее время он испытывал острое отвращение ко всем кроватям, кроме своей собственной. Интерпретации Эрнеста относительно гомосексуальной паники и его же шуточки о том, что ему стоит возить с собой свои обожаемые простыни и матрас, Пол выслушивал с каменным лицом.