Любовь — это все, что нам нужно?

В XVIII веке мы постоянно находим слова любви в письмах, которыми обменивались мужья и жены, а равно и те, кто делал в любви лишь первые шаги. В те времена, когда европейцы стремились исследовать, эксплуатировать и завоевывать Новый Свет и Африку, именно письма зачастую оказывались единственным способом поддерживать связи между людьми. Этой практике способствовала всеобщая грамотность, а появление регулярных служб доставки почты позволяло влюбленным парам даже ухаживать друг за другом на расстоянии. В необходимости добиваться согласия возлюбленной не было ничего нового — это уже давно служило неотъемлемым условием для осуществления брака. Более того, представление о том, что любовь должна предшествовать браку, в определенных кругах уже стало культурным идеалом (прежде мы видели отдельные признаки этого представления, а более подробно рассмотрим его в главе 4). Новизной в эпоху Просвещения было всеобщее убеждение, что для вступления в брак мужчина и женщина должны сначала полюбить друг друга. Кроме того, вступать в брак приходилось почти всем — по меньшей мере в протестантских странах, где монахов и монахинь изгоняли из монастырей, а священникам надлежало иметь семью. В то же время протестантские теологи еще более решительно, чем католические священнослужители, настаивали, что брак — это союз любви. В результате поиск любовного партнера стал своего рода обязанностью.

Любовные письма, которыми в XVIII веке обменивались на протяжении длившихся годами ухаживаний, — написанные от руки со скрупулезной тщательностью, на самой лучшей бумаге, которую только могли позволить себе корреспонденты, заполненные постскриптумами, выражающими неудержимость любви, — свидетельствовали о чувствах, которые часто служили прелюдией к браку. Письма мужчин, как правило, были напористыми, письма женщин — более скромными и осторожными. Эти документы демонстрируют культурные модели маскулинности и феминности, при помощи которых люди выражали свои эмоции (см. ил. 6). Даже сегодня, стремясь рассказать о своей любви и других чувствах, мы, как правило, обращаемся за советом к сильно потрепанным временем образцам. Чувства от этого не становятся менее искренними — мы и правда не можем быть полностью оригинальными в подобного рода ситуациях, иначе нас не поймут. В XVIII веке существовало множество доступных для влюбленных моделей поведения. Некоторые из них представляли собой руководства, где предлагались уместные образцы для признаний в любви, ведущей к браку; другие модели содержали советы, как завязать роман (их мы рассмотрим в следующей главе). Так или иначе, ключом к отношениям влюбленных выступали письма: в таких романах, как «Памела» Сэмюэла Ричардсона и «Юлия, или Новая Элоиза» Жан-Жака Руссо, главные герои раскрывались перед читателем исключительно в письмах, а не через повествование.

Впрочем, не все зафиксированные в письменном виде модели ухаживания относились к эпистолярному жанру. Анонимное английское произведение «Искусство ухаживания, или Школа любви» представляет собой несколько лукавый диалог влюбленных по имени Томас и Сара, который начинается с высказывания Томаса: «О, любовь моя, как счастлив я, что встретил тебя!» Однако Сара дает осмотрительный ответ: «Я слишком умна, чтобы верить всему, что говорят мужчины». Но когда Томас настойчиво признается в своей любви, она перестает ходить вокруг да около: «Хорошо, буду откровенной с вами, Том, потому что не могу больше терпеть: если вы любите меня так, как утверждаете, давайте поженимся, как только вы этого пожелаете, а затем делайте то, что вам будет угодно. Что касается наших состояний, то они вполне сопоставимы, так что не обращайте на это внимания». (Любовь для мудрой Сары тут явно выступает не единственным соображением.) Том отвечает ей восторженными, хотя и посредственными стихами:

Коль согласна ты стать моей милой невестой,

Все заботы я изгоню, и пока будешь ты рядом

Лежать, тяжко дыша, ночь скроет твой румянец.

Ночь, пристанище юной любви,

Расскажет тебе, как сильно люблю я[113].

Как можно заметить, обязанности Сары начинаются с постели, а продолжаются традиционными домашними занятиями. Элиза Моуд, богатая и хорошо образованная молодая женщина из Филадельфии середины XVIII века, писала своей подруге об одном человеке, которого они обе знали:

Неужели он думает, что все дело нашей жизни состоит только в том, чтобы научиться готовить колбаски или пожарить кусок мяса, заботиться о доме — в общем, упражняться в приличном ведении домашнего хозяйства? Все это, не спорю, необходимо. Но разве мы не можем заниматься этим и одновременно заботиться о своей душе? Следует ли нам пренебрегать самым ценным из опасения обидеть наших хозяев?[114]

«Наших хозяев»! В контексте колониальной Америки, населенной рабами и их хозяевами, Элиза использовала действительно очень сильную формулировку, хотя и признавала, что забота женщины о домашнем хозяйстве и правда «необходима». Подобно образцовой жене у Ксенофонта и послушной супруге из «Наставления почтительной жене», она принимала все ожидания, даже если ее раздражала мысль о том, что они создадут ограничения для ее собственной деятельности.

За полвека до того, как Элиза из Филадельфии задумалась об обязанностях жен, француженка Мадлен де Скюдери (ум. в 1701 году) могла позволить себе состоятельную жизнь на доходы от своих произведений, чтобы вообще не вступать в брак. Кроме того, она не хотела заводить любовника, опасаясь душевных страданий, вероятной беременности и последующего появления детей. Вместо этого она ввела в оборот и культивировала идею сверхутонченной любви-дружбы между мужчиной и женщиной, называя ее «нежностью». Кульминация такой любви достигалась не в постели, но, как и в случае соблазнения, «нежность» зависела от страстного мужского влечения. Героиня популярного произведения мадам де Скюдери «Клелия» предлагает своим потенциальным любовникам — или, точнее, «друзьям» — карту Страны нежности. Подобно детской игре «Конфетляндия», участники должны начать с самой первой ступеньки — Новой дружбы — и далее подняться по узкой тропинке, полной испытаний, к цели — Благодарности и Уважению. По пути потенциальный друг должен посетить города Поклонения, Любовных писем, Почтения и многие другие места, избегая пойти путем Сплетен или Непостоянства, а также самого пагубного исхода — утонуть в озерах Вражды или Безразличия. В верхней части карты находится Море опасностей, а за ним расположились Неизведанные земли — вероятно, именно там случается секс. Страна нежности мадам де Скюдери появилась в эпоху, когда в моде были исследования и завоевания европейцев в Новом Свете — когда поэт Джон Донн мог сравнить раздевание своей любовницы с исследованием Америки. Она служила дерзким ответом женщины на мужские фантазии. Возможно, мужчины желали, чтобы женщины вели себя так, как призывал Донн: «Моим рукам-скитальцам дай патент // Обследовать весь этот континент»[115]. Но в мире, созданном де Скюдери, эти руки были связаны — написанием любовных писем. Обязанности в этом мире — быстро перемещаться по карте или оказаться в глухом тупике — ложились на мужчин, тогда как суждение о том, продвигаются ли мужчины в верном направлении, выносили женщины. В своем салоне, который регулярно собирался по субботам, де Скюдери одевалась как древнегреческая поэтесса любви Сафо, а ее поклонники-мужчины носили костюмы других исторических или мифических персонажей. Все это было чем-то большим, чем игра, ибо такие отношения длились годами: близкая дружба де Скюдери с коллегой-писателем Полем Пеллиссоном завершилась лишь с его смертью, случившейся незадолго до ее собственной. Возможно, сегодня это можно сравнить с любовными ролевыми играми — по меньшей мере с теми, которые требуют от участников погружения, самоотдачи и отложенного удовлетворения.

Как поиски любви, так и описанные де Скюдери поиски нежности не предполагали четких описаний того, что вас ждет, когда вы пересечете Море Опасностей — когда вы и в правду вступите в брак. В XIX веке романы наподобие «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте заканчивались словами «Читатель, я стала его женой»[116]. Или же, как в «Госпоже Бовари» Гюстава Флобера, в таких произведениях рассматривались трагические последствия брака, который не оправдал блаженных ожиданий, обещанных романами и красочными книгами с картинками. «Там было все про любовь, там были одни только любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках… дремучие леса, сердечные тревоги, клятвы, рыдания, слезы и поцелуи… герои, храбрые, как львы, кроткие, как агнцы, добродетельные донельзя»[117]. Эмма Бовари, до замужества думавшая, что влюблена в своего мужа, обнаружила, что он отнюдь не был мчащимся к ней на вороном коне «рыцарем в шляпе с белым плюмажем» из ее мечтаний, а представлял собой унылую посредственность, чья «речь была плоской, словно панель». Когда же в Эмме пробудилось возбуждение, вызванное любовником, она почувствовала, что наконец вступила в царство, где жили в «трепете счастья» героини романов, но все же вскоре ей захотелось надеть «кольцо, настоящее обручальное кольцо, в знак любви до гроба». Жизнь с возлюбленным не оказалась вечной и вскоре закончилась. Но предположим, что мечты Эммы сбылись и они жили бы вместе вечно. Что тогда? Принесла бы Эмме семейная жизнь с возлюбленным удовлетворение, которого она так жаждала?

Примерно в то же время, когда писал Флобер, представители белого американского среднего класса, в особенности из северных штатов, вырабатывали ритуалы ухаживания, призванные обеспечить счастье, которое для Эммы Бовари оказалось столь неуловимым, и возлагали надежды на познание «истинного я» друг друга[118]. Как и в XVIII веке, важным средством выражения чувств оставались письма, но теперь, столетие спустя, требовалось гораздо больше, чем признание в любви, — возникла потребность в раскрытии себя. «Свободное излияние мыслей ваших и чувств стало одним из величайших удовольствий в моей жизни», — писал некий Альберт Жанен объекту своих ухаживаний Вайолет Блэр. Издатель цитируемого сборника писем извинялся, что предлагает «образцовую» любовную корреспонденцию, поскольку «подходящие формулировки могут исходить только из самых глубоких тайников человеческого сердца». Одна юная дама умоляла своего сдержанного жениха: «Джеймс, напишите мне обо всем этом. Может быть, это станет для вас облегчением. Позвольте мне разделить ваши трудности. Дайте мне знать о них. Я смогу посочувствовать вам». Здесь обязательство быть откровенным сливается с фантазией о единодушии. Точно так же американский писатель Натаниэль Готорн, ухаживая за Софией Пибоди в 1830‐х годах, утверждал: «Ваши письма позволяют все глубже проникать в ваше существо, но все же у меня не возникает чувство удивления от того, что я вижу, чувствую и узнаю в них. В глубинах вашего сердца мне все знакомо так же, как у себя дома».

Католики уже давно привыкли исповедоваться в своих грехах, а американцам-нонконформистам было свойственно обращаться к собственной душе перед Богом, порой представляя свидетельства о своем духовном прогрессе перед всей конгрегацией. Романтическое движение, начавшееся в самом конце XVIII века (см. главу 4), противопоставляло социальным условностям, общественным нравам и предписанному этикету «истинные» мысли, личные страсти и неподдельную искренность. Для авторов любовных писем XIX века стало обязательным моментом размышлять о своем внутреннем «я» и выражать его, культивировать свою особую индивидуальность, чтобы доверить ее другому человеку. Частью ритуалов ухаживания стали поцелуи и ласки, поскольку секс тоже понимался в качестве одного из аспектов самораскрытия как тела, так и души.

Несмотря на то что влюбленные раскрывались в отношениях полностью, им — в особенности мужчинам-ухажерам — часто требовалось пройти дополнительные испытания, чтобы доказать свою непоколебимую привязанность. В некотором смысле эти испытания замещали практику принятия решения родителями: сомнения женщин по поводу их «свободного» выбора устранялись путем возникновения серьезных препятствий, которые следовало мужественно преодолеть. Например, даже после того, как Вайолет Блэр излила Альберту свое сердце, она все же подвергла возлюбленного чрезвычайным испытаниям, в какой-то момент сделав вид, что у него есть соперник, в другой раз «вроде бы» прервав их взаимные ухаживания, а в третий — дав Альберту повод сделать это самому. Несмотря на то что Альберт весьма умело справлялся с этими испытаниями, Вайолет предвидела грядущие неприятности, признаваясь в письме: «Что за злосчастная буква М, с которой начинаются медицина, мученичество, мертвечина и матримониальные связи!»