Он топнул ногой.

— Нет! — он спрыгнул с боксерского ринга и направился к двери спортзала. Что он делает?

— Маттео! — крикнул я, догоняя его.

— Я хочу с ней попрощаться! Это несправедливо, что она одна.

Нет, нет, нет! Почему он должен был говорить что-то подобное, когда другие люди были вокруг? Я не оглядывался на Чезаре и Марианну, но знал, что они слышат каждое слово.

Я схватил Маттео за руку незадолго до выхода и дернул его назад. Он попытался стряхнуть меня, но я был сильнее его. Он посмотрел на меня заплаканными глазами.

— Перестань плакать, — резко прошептал я.

— Разве ты не хочешь попрощаться? — прохрипел он.

Моя грудь сжалась.

— Она не попрощалась с нами, — я отпустил Маттео, и он снова заплакал.

Марианна положила руку ему на плечо, но не на мое. Она научилась. Каждый раз, когда она пыталась утешить меня в последние несколько дней, я стряхивал ее руки.

— Это нормально грустить.

— Нет, не нормально, — твердо сказал я.

Неужели она не понимает? Если отец узнает, что Маттео льёт слезы после смерти нашей матери, особенно когда рядом Чезаре, он накажет его. Может, он выжжет ему глаз, как грозился сделать со мной. Я не мог этого допустить.

Я взглянул на Чезаре, который стоял в нескольких шагах от меня, разворачивая ленту с запястья.

— Наша мать была грешницей. Самоубийство — это грех. Она не заслуживает нашей скорби. — повторил я то, что сказал мне пастор, когда мы с отцом ходили в церковь.

Я этого не понимал. Убийство тоже грех, но пастор ничего не говорил отцу об этом.

Марианна покачала головой и грустно коснулась моего плеча. Почему она должна была это делать?

— Ей не следовало оставлять вас одних, мальчики.

— Она никогда не была рядом с нами раньше, — сказал я твердо, сдерживая свои эмоции внутри себя.