«У Достоевского все истории грустные… Но, должно быть, вы путаете Достоевского с Булгаковым (смайлик). Это в повести Булгакова описывается эксперимент, где милую дворняжку превращают в советского человека Шарикова. Ах, Булгаков… Помню, как ещё в школе зачитывалась „Мастером и Маргаритой“, и хочется перечитывать этот роман снова и снова… Ой, я такие вам скучные вещи говорю… Издержки филологического образования (смайлик)».
«Да ничего. Пресс вот подкачал, теперь отдыхаю. Мне интересно».
«Очень на это надеюсь…»
«Я вот прочитал недавно, что наш мозг развит всего на десять процентов. И когда учёные изобретут препарат, чтоб на всю катушку развить мозг, тогда всё… Короче, человек станет богом и всё поймёт. Может, и мы доживём до такого. Я как узнал — офигел».
«А ещё говорите, что книжек не читаете, скромничаете. Такие интересные вещи узнаёте. Да, я тоже об этом слышала. И если это произойдёт, то совершенный человек не будет заниматься глупостями. Затихнут войны, закроются детские дома, все будут счастливы… Ах, мечты, мечты. Знаете, Вячеслав, мне иногда кажется, что нет никаких преград, что мы с вами сидим совсем рядом и разговариваем. А ведь в реальности мы видим только слова, слова, слова…»
«Так можно встретиться и поговорить. В чём проблема».
«Вы серьёзно?»
«Ну да. А то столько писать, я скоро сам Достоевским стану. И будут меня в школе изучать».
«Как вы хорошо шутите (смайлик). Но, если вы серьёзно о встрече, то я согласна. Только скажите — где, когда…»
В самый неподходящий момент, когда Маша с дьявольским хохотом гналась за Агатой Петровной между стеллажами, оставляя за собой трупы изувеченных книг, в зал неслышно вплыла Валентина Ивановна, что называется, с «опрокинутым лицом», и стальным голосом произнесла:
— Что тут у вас происходит?
Вместе с лицом вошедшей опрокинулся и сам воздух. Даже ветхозаветные лампы перестали щёлкать электричеством, а лучистая улыбка висевшего на стене Чехова померкла, обратилась в скупую скорбную нить.
— Агата Петровна, вы меня удивляете… — упёрлась заведующая твёрдым вопросительным взглядом, присмотревшись к которому, можно было, впрочем, заметить шальной коньячный огонёк.
— Это всё я, Валентина Ивановна, — вступилась Маша, — я пугаю Агату Петровну дохлой крысой. А это не крыса — просто тряпка. — Для убедительности девушка с серьёзным видом помахала в воздухе фальшивой «крысой».
— Крысы? — удивилась заведующая. — А разве Семён Егорыч не выполнил мою просьбу? Хотя… Крысы на корабле правда ведь не дурной знак, — внезапно хохотнула она и строго добавила: — Пожалуйста, зайдите ко мне обе в кабинет.
Женщины испуганно переглянулись. Заметив это, Валентина Ивановна успокоила: «Ничего особенного. Обычное совещание», — и, лихо развернувшись на каблуке, несколько лавируя, уплыла обратно.
В просторном и всегда пасмурном кабинете заведующей, освещаемом разве что двумя портретами классиков, уже сидели несколько человек. Среди взволнованных дамских голов заметно выделялась лысина сторожа Егорыча, известного тем, что он помнил на месте библиотеки общественную баню, в которой не раз, по его словам, «выпаривал душу». Огромный канцелярский стол, торжественно черневший в центре кабинета, к удивлению присутствующих, был покрыт дешёвой жёлтой клеёнкой и пах чесноком. Стол с отвращением чувствовал на себе початую бутылку коньяка, целую бутылку водки, отряд пластиковых стаканчиков и блюдо с колбасно-майонезной закуской.
— Товарищи! Родные мои коллеги! Друзья!.. — со скорбью в голосе начала Валентина Ивановна. — Я собрала вас здесь, чтобы сообщить… Одним словом, мне больно произносить это, но нас закрывают…
Женщины стали похожи на рыб, которых положили на песок в метре от океана. Женщины забыли про закуску и водку. Один лишь Егорыч, зажмурив выцветшие глаза, улыбнулся и пробормотал: «Вот ить, а не верили курвы».
Выдержав паузу, заведующая продолжила: