На стрельбище Андрей открыл для себя ещё одно развлечение. Раньше пулевой стрельбой он не увлекался. В армии сдавал необходимый стрелковый минимум, но гораздо больше времени отводилось строевой подготовке и политзанятиям. А то и на строительстве генеральской дачи приходилось потаскать раствор денёк-другой. И случалось это не так редко. Поэтому до оружия солдатиков допускали строго по расписанию.

Зато в тире при офицерском собрании, для «своих», имелся целый арсенал и Селивёрстов с удовольствием показывал и рассказывал, а Андрей слушал и рассматривал образчики здешнего оружия. Револьверы, коих было большинство, поражали разнообразием марок и моделей: американские кольты и смит-вессоны, легендарные наганы, живо напомнившие фильмы о гражданской войне, прочие модели – бельгийские, французские, немецкие. Многих он не знал, не слышал о таких и даже не догадывался, сколь изобретателен человек в изготовлении орудий убийства себе подобных.

С особым восхищением Сосновцев накинулся на знаменитый «Маузер К-96», пистолет большевистских комиссаров и красных балтийский матросов. Брал в руку, покачивал на ладони, целился. Оружие было тяжёлым, но порождало ощущение силы и мощи, несравнимое с каким-нибудь малюсеньким браунингом.

– Что ж мы всё смотрим, Андрей Павлович? – воскликнул штабс-капитан. – Сейчас возьмём патронов да постреляем от души! Это занятие мужское, достойное. Каждый мужчина – воин, каждый должен уметь постоять и за Родину и за себя.

– Да, за Родину постоять, это дело святое. Иногда мне кажется, Никодим Митрофанович, что умение драться может понадобиться многим подданным империи. И в недалёком времени…

– Я понимаю, о чём вы, – неожиданно резко прервал Селивёрстов. – Появление визитёров с некоторых пор наложило на нашу жизнь особый отпечаток. Ну действительно, рядом находятся люди, знающие всё наперёд. От такого, знаете ли, оторопь берёт и мороз по коже. Когда-то подобными знаниями могли похвастаться разве что оракулы, да великие провидицы навроде Кассандры. А ныне… Потому появляются в обществе всяческие слухи, сплетни, пересуды. И более всего – о войне. Вы ведь это имели в виду, Андрей Павлович? – Он строго посмотрел на Сосновцева. – А в противники нам прочите германцев?

Андрей замялся. Прямого закона, запрещающего делиться знаниями, коль скоро они не несут опасности монархии или государству, в империи не было. Но Постышев при первой встрече ясно дал понять – никаких прогнозов, а тем более пророчеств, от визитёров здесь не примут. И даже нежелательно это крайне – пророчествовать. Такой подтекст отчётливо прозвучал в словах специального агента.

Да, Правовая коллегия в лице Главного Эксперта не признала в Сосновцеве носителя опасных знаний и идей, разрешила ему ассимиляцию и проживание в империи с условием, что он займётся простым и праведным трудом. Но так и перейти в разряд нежелательных элементов недолго, если кричать на каждом углу о грозящих бедствиях. Не зря Селивёрстов помянул греческую вестницу несчастий, и чем всё для эллинов закончилось – хорошо известно.

И вдруг перед внутренним взором ясно встал бугристый лёд, чёрная, крутящаяся водоворотами стылая вода промоины, и крик: «Андрюха!.. Помоги!..»

Тогда он тоже не смог принять решения, промедлил, испугался, и друга унесло под лёд. Иногда приходило в голову, что и парашютом, и планеризмом он увлёкся не просто так. Сидело где-то в подсознании стремление доказать самому себе, что он не трус. Что он способен шагнуть в проём самолётного люка, в свистящие и непердсказуемые воздушные потоки. Или воспарить в небо на хрупкой конструкции дельтаплана, и всё ему нипочём. Лишь бы не услышать опять того жуткого крика, мольбы о помощи…

Он гнал от себя такие мысли. Случилось непредвиденное, несчастный случай. От него ничего не зависело, он не смог бы помочь другу, только провалился бы в ледяную воду следом. Но в трудные, опасные моменты жизни появлялся перед глазами тот заснеженный берег, и та бурливая, затягивающая вода.

– Поймите меня правильно, геноссе, – решительно начал Сосновцев. В школе ему преподавали немецкий язык, в отличие от повального и повсеместного изучения английского, и поэтому на язык порой подворачивались немецкие обращения. – История имеет особенность повторяться и без чудесных провалов человека во времени. Я слежу за тем, что твориться в мире, и уверяю вас – так уже было. И начиналось исподволь, в начале века тоже никто не думал о войне. Но в Европе неспокойно, политические расклады устраивают не всех игроков, а тенденции таковы, что обиженными и ущемлёнными чувствуют себя как раз немцы…

– Но у нас с Германией хорошие отношения, – возразил Селивёрстов искренне. – Готовятся русско-германские переговоры, напряжённости в дипломатии нет. С чего вы взяли, что всё это может вмиг перевернуться?

– Не вмиг, постепенно… – подыскивал слова Сосновцев. – Но даже если не брать в расчёт, что я попал к вам из будущего, если принять, что история может изменить свой ход, а события будут происходить совершено по-другому, даже тогда простой анализ показывает…

– Анализ показывает, дорогой друг, что у кормила власти в империи стоит мудрый монарх, и рядом с ним умные и дальновидные помощники. Право слово, давайте не будем о политике. Решать государственные вопросы найдётся кому и без нас. Давайте лучше потренируемся в стрельбе. Ну-с, берите оружие. Что вам любо, маузер? Милости прошу. Вот и патроны…

Селивёрстов показал, как загнать десять патронов в пистолет. Сосновцев молча смотрел, как это делается. От разговора остался неприятный осадок. Никого он здесь ни в чём не убедит, это ясно. Что ж, время ещё есть. Доживём до русско-японской войны, поговорим снова. Может быть, к его словам отнесутся более серьёзно…

Они вышли к рубежу огня. Изготовились. Неожиданно Селивёрстов проговорил:

– Вы взрослый человек, Андрей Павлович, должны понимать, что визитёра, даже если Коллегия признала его безопасным для общества, совсем без пригляда не оставят. Прикрепляют к такому человеку кого-то вроде куратора. Николай Афанасьевич попросил об этом меня, и наша встреча была не совсем случайной. Такое не принято говорить, и инструкциями это не рекомендуется, но мне неприятно с вами лукавить. Вы мне симпатичны, право слово. Поэтому впредь прошу вас подобные беседы со мною не затевать.

И поднял револьвер.

Настрелялись они вволю. Опробовали и револьверы, и пистолеты. Не обошли вниманием и трёхлинейку Мосина. Селивёрстов только похохатывал, глядя на Сосновцева – наша косточка. Вот это нашёл он себе приятеля! Сосновцев тоже успокоился. Стрельба разрядила, сняла напряжение. Куратор, так куратор, решил он для себя. Вообще говоря, мера вполне логичная, странно, если бы о нём вот так взяли, да забыли. Бултыхайся сам, как хочешь. Так что, будем дружить, осваиваться в новом времени, а там видно будет.