Но самым убедительным аргументом в пользу теории Лоофса, конечно, нужно считать наличие оригенистических тенденций в сочинениях Леонтия Византийского. Такой ревностный оригенист, каким рисует Леонтия Vita Sabae, если он работал на литературном поприще, не мог замолчать своих убеждений. Однако мы не можем найти не только обилия, как бы следовало ожидать, но даже и редких мест с оригенистическим учением у Леонтия Византийского, если не считать более или менее неопределенных выражений, иногда встречающихся у него. [203] Глагол προϋπάρχειν нередко можно встретить на страницах сочинений Византийца, но не в приложении к учению о предсуществовании душ, столь характерному для оригенизма. Нет у него речи и о других выдуманных оригенистами догматах. Он не проводит не только оригенистических, но даже и собственно Оригеновых богословских мнений.

На основании сочинений Леонтия Византийского гораздо легче доказать обратное, — его оппозиционность оригенизму. В этом отношении особенно важна вторая половина 10-го раздела в De sectis. [204] Здесь Леонтий специально рассуждает об Оригеновых догматах: о субординационизме в Святой Троице, предсуществовании душ, апотакастасисе и конечности адских мучений в будущем. Он отвергает эти догматы как нечестивые и чуждые Преданию Церкви. Это место, несомненно, имело бы неотразимое и решающее значение, если бы оно не находилось в конце книги и не было по своему изложению и аргументации несколько слабее, чем другие места полемических трактатов Леонтия. Лоофс и его ученые адепты склонны считать данное место собственной вставкой Феодора — популяризатора сочинения De sectis. Произвольность такого предположения очевидна, ибо оно ни на чем реальном не основано. Более правдоподобным представляется то, что Феодор к концу книги сделался более краток и менее точен в передаче Леонтиева материала: к концу это так естественно. Кроме этого, можно привести другие места из сочинений Леонтия, где по отдельности отрицаются те или другие оригенистические положения, например, предсуществование души, человеческой природы и ипостаси во Христе и вообще во всяком человеке. [205]

Наконец, уже совершенно несогласно с нашим Леонтием то, что ему в качестве оригениста должны быть приписаны такие деяния, как подделка святоотеческой литературы и стремление подорвать авторитет Халкидонского Вселенского собора. Напротив, восстановление попранного еретиками авторитета этого собора и обличение литературных подлогов — эти два дела составляют vivus nervus сочинений Леонтия и самую важную заслугу его жизни и деятельности. Этого не отрицают за Леонтием-писателем и те ученые историки, которые так усиленно хлопочут о производстве его в оригенисты. Добавим еще, что и сама среда, в которой жил и действовал Леонтий-оригенист, не подходит к нашему Леонтию-писателю. Его главные сообщники — монах Нонн, а потом Феодор Аскида — люди совсем иного склада и убеждений. «В числе монахов, пришедших в Константинополь вместе с Саввой Освященным, — говорит биограф св. Саввы Освященного, — во время споров во дворце с апосхистами некоторые оказались защитниками Феодора Мопсуестийского». [206] Мог ли находиться среди таких людей Леонтий Византийский — органический противник Феодора Мопсуестийского, изобличающий его беспощадно в своих писаниях? Затем, Леонтий-оригенист является единомышленником Феодора Аскиды. А этот последний по своим взглядам был чистый акефал и все время преследовал эту цель — дать перевес своей партии в Церкви Восточной. [207] И опять — мог ли Леонтий, этот непримиримый борец с акефалами, уживаться среди них и дружить с ними? Думаем, что никак не мог; все говорит против такого предположения.

Но может быть, биографические сведения о Леонтии, заимствуемые из Vita Sabae, должны быть признаны преувеличенными и тенденциозно освещенными в оригенистическом направлении по каким-либо мотивам автора? Может быть, упоминаемый здесь Леонтий все-таки писатель — Леонтий Византийский, а не другая личность? Утверждать этого никак нельзя. Автор Vitae Euthymii, Vitae Sabae, Vitae Cyriaci — Кирилл, еп. Скифопольский, напротив, известен более со стороны правдивости и точности в передаче своих рассказов. При чтении этих последних сразу обращает на себя внимание это намерение автора — не оставлять сомнения в читателе относительно описываемых лиц и событий. Хронологические и топографические указания у него всегда на первом плане и, нужно сказать, отличаются достаточной определенностью. И сам Кирилл в прологе к Житию св. Евфимия умоляет своих читателей не сомневаясь верить всему, что он уже сказал или скажет о свв. подвижниках, ибо об этом он более всего и старается, чтобы передать о них всю правду. [208] В частности, правду о Леонтии Византийском, которого Кирилл изображает в Vitae Sabae, он должен был знать очень хорошо. Он сам вырос и воспитался в Палестине, монашествовал сначала в Лавре св. Евфимия Великого, а затем перешел в Новую Лавру, где состоял препозитом, или игуменом, откуда получил назначение хранителем Св. Креста и митрополитом Скифопольским. [209] Потому надо предположить преднамеренное извращение фактов и преступное замалчивание со стороны Кирилла относительно Леонтия, если он не упомянул ничего о его писательской деятельности, о его похвальной борьбе с еретиками, о стараниях в пользу утверждения авторитета Халкидонского собора и обо всем прочем, предположить то, что никак не мирится с понятием об этом авторе. Историки древней Византии, конечно, не без основания ставят труды Кирилла в разряд исключительных произведений по их исторической правде: «Узенер, Лекень и другие, — читаем у Крумбахера, — ставят в особенную заслугу Кириллу стремление к точной передаче исторических событий... Представленные им очерки жизни святых отличаются достоверностью приведенных фактов, необычайной тщательностью хронологических указаний и поразительным для того времени историческим чутьем». [210] На основании таких данных мы не можем признать в Леонтии-оригенисте из Vita Sabae нашего Леонтия-писателя и ревностного борца с еретиками своего времени.

Отказ от гипотезы Лоофса для нас вместе с тем есть вопрос о том, кто же в таком случае Леонтий Византийский, или Иерусалимский? Такого Леонтия, прежде всего, мы можем указать в том Леонтии-монахе, которого находим в числе присутствовавших на Консантинопольском соборе при патриархе Мине в 536 г. Этот собор, состоявший из 80 Отцов и монахов, собрался для осуждения акефалов и вообще монофизитов по настоянию императора Юстиниана. Хорошо сохранившиеся и изданные Манси акты этого собора позволяют точно установить участников его по подписям, которыми было скреплено каждое из соборных постановлений. Среди этих подписей находим в первых 4-х местах такую: Λεόντιος μοναχὸς καὶ ἡγούμενος καὶ τοποτηρητὴς πάσης τῆς ἐρήμου ὑπέγραψα «подписал я, Леонтий монах, игумен и местоблюститель всей пустыни». [211] Есть некоторые вариации этой подписи в дальнейших местах, так в Col. 991: Λεόντιος ἐλεῳ θεοῦ μοναχὸς ποιούμενος τὸν λόγον ὑπὲρ τῶν κατὰ τὴν ἴρημον ἁγίων πατέρων δεηθεὶς ὑπέγραψα «я, Леонтий, монах милостию Божией, выступая в защиту святых Отцов пустыни, по просьбе подписал»; в Col. 1019: Λεόντιος ἐλέῳ θεοῦ πρεσβύτερος καὶ ἡγούμενος ἰδίου μοναστηρίου «Леонтий, милостию Божией пресвитер и игумен своей обители»; в Col. 1054: Λεόντιος πρεσβύτερος καὶ ἀρχημανδρίτης τοῦ ἐν ὁσίοις Τρύφωνος «Леонтий пресвитер и архимандрит [обители] иже в преподобных Трифона»; в Col. 1055: Λεόντιος πρεσβύτερος καὶ ἀρχημανδρίτης μονῆς τοῦ ἁγίου Ἀρχαγγέλου «Леонтий пресвитер и архимандрит обители святого Архангела». Кроме того, в Col. 1073: Λεόντιος ἐπίσκοπος , Σοσούσης «Леонтий епископ»; в Col. 935, 950, 974 и 148: Λεόντιος ἐπίσκοπος Ἐλενουπόλεως «Леонтий, епископ Еленопольский»; в Col. 1114 и 1115: Λεόντιος διάκονος «Леонтий диакон» и в Col. 1127 Λεόντιος «Леонтий». Несомненно, что наш Леонтий-писатель не может быть отождествлен с Леонтием пресвитером и архимандритом, с Леонтием епископом или диаконом, ибо ни в его сочинениях, ни в их надписях, ни последующей церковной письменности ему не присваивается никаких иерархических званий, кроме одного: μοναχός «монах». Как монах, он мог быть, конечно, и игуменом какой-либо обители, и местоблюстителем всей пустыни (πάσης τῆς ἐρήμου ), в которой были сосредоточены монастыри.

На каких же данных, кроме этой малоговорящей подписи, мы можем обосновать такое отождествление Леонтия Византийского с ним Леонтием — участником указанного собора? Укажем, прежде всего на идейную зависимость автора сочинений с именем Леонтия Византийского от постановлений этого собора. Особенно наводит на иную мысль сочинение De sectis, разделяющееся на 10 πράξεις (actiones) так же, как и деяния собора. Содержание сочинения De sectis в более компактном и пространном виде представляет то же самое, что составляло предмет обсуждения и дебатов на соборе. Затем, и остальные труды Леонтия Византийского посвящены исключительно разбору и опровержению ересей — несторианства и монофизитства с их различными секциями, а также выяснению вопроса о подложной литературе, то есть опять-таки — соответствуют в более узком масштабе занятиям и деяниям собора 536 г. В качестве участника собора Леонтий Византийский понял неотложную необходимость литературной борьбы с еретиками-сектантами и, чувствуя себя достаточно подготовленным для осуществления этой важной задачи, немедленно приступил к изданию своих сочинений, которые именно поэтому и носят на себе отпечаток особенной живости и злободневности, как об этом мы говорили раньше.

Другим основанием высказанной нами мысли может служить наименование нашего Леонтия в литературных памятниках Иерусалимским. Такое название могло быть дано ему на том основании, что он имел самое близкое отношение к Иерусалиму, что он там жил и трудился на благо Святой Церкви. Судя по подписям, правда, мы видим, что монах Леонтий является представителем не Иерусалимских обителей, но обителей окружавшей Иерусалим пустыни. Но эти последние обители стояли в непосредственной зависимости и самой тесной связи с Иерусалимом, и потому насельники их могли получать себе прозвание от этого святого города. Так, св. Андрей, архиеп. Критский (VII–VIII века), получил наименование Иерусалимского за то, что в 14 лет поступил в обитель св. Саввы Освященного (12–13 верст от Иерусалима) и прожил там много лет. [212]

Но не колеблет ли приведенного аргумента наименование нашего Леонтия «Византийским»? Несомненно, это последнее название более прочно утвердилось за Леонтием, потому что именно с ним он перешел в традицию, а не с названием «Иерусалимский». Какой же смысл имеет это прозвище? По общепринятому мнению, [213] Леонтий называется Византийским потому, что он был родом из Византии или Константинополя и что там именно протекала его первоначальная жизнь и деятельность. Об этом происхождении Леонтия из Византии нужно сказать, что оно не может быть подкреплено никакими другими соображениями, и для объяснения самого когномена вовсе не характерно. Так, наименование Феодора Анагноста таким же прозвищам: ὁ Βυζάντιος «Византийский» объясняется его биографами в том смысле, что neque id est Byzantii natum esse, sed lectorem Byzantii egisse, то есть «не то, что он рожден в Византии, но то, что он состоял в Византии анагностом (то есть чтецом)». [214] И в отношении к первоначальной жизни наименование нашего Леонтия «Византийским» может иметь не одно только указанное объяснение. Оказывается, Византийскими также назывались знаменитые иноки Византийской киновии в Палестине, основанной преподобным Авраамием. [215] Но, безусловно, что такое объяснение к нашему Леонтию нельзя относить в числе иноков Византийской киновии имени Леонтия не сохранилось. Затем, Леонтий называется не монахом Византийским, а схоластиком Византийским, значит, он занимался адвокатской практикой в Византийском суде. С этой практикой, как и вообще с Византией, Леонтий должен был расстаться вследствие тех трагических обстоятельств, о которых мы слышали из его собственной исповеди. Выходом из них было для него предпринятое им дальнее странствование, которое привело его к новому положению, к новым местам и иной деятельности и которое, вместе с тем, сообщило ему и новое название «Иерусалимский». Таким образом, мы видим, что два различных наименования Леонтия могут быть удобно отнесены к разным периодам его жизни и деятельности, могут иметь каждое свое объяснение для себя, и потому оба этих наименования могут считаться нисколько не отрицающими друг друга.

Теперь остается решить самый важный и интересный вопрос: если Леонтий Византийский–Иерусалимский есть один из палестинских монахов, бывших на соборе Константинопольском в 536 г., то нельзя ли найти в литературных памятниках того времени дополнительных сведений к его биографии? На этот вопрос нельзя дать какого либо определенного ответа, а можно высказать лишь более или менее вероятные предположения. Так, мы можем указать Леонтия в числе монахов обители св. Евфимия Великого, находившейся недалеко от Иерусалима. [216] Сведения об этом Леонтии находятся в Vita Euthymii, написанной Кириллом Скифопольским. К сожалению, эти сведения переданы им хотя и в точности (σὺν ἀκριβείᾳ), но, по собственному признанию автора, разрозненно и беспорядочно. [217] Там повествуется об иноке Леонтии, обретающемся в Лавре св. Евфимия и участвующем вместе с лаврским игуменом Фомой в деле отыскания похищенных неким Феодотом монастырских сокровищ. Феодот скрыл под камень золото, и когда хотел взять, то был отогнан явившимся змеем. Игумен Фома и Леонтий, узнав об этом и услыхав, что никто не может подойти к камню, сказали Феодоту: «Покажи нам камень, хотя издалека, мы не боимся змея». И нашли сокровища свои в сохранности. «После Фомы игуменство было вручено в Лавре Леонтию, который принял и меня, грешного», — говорит о себе Кирилл Скифопольский. Это случилось в 70-й день после кончины св. Евфимия, значит, в 543 г. [218] В этом повествовании личность Леонтия появляется среди описываемых автором событий совершенно ех abrupto, и потому, конечно, трудно сказать о ней что-либо определенное. Но по хронологическим данным она, несомненно, подходит к Леонтию Византийскому. Подходит она к последнему и по присваиваемым ему нравственным качествам, так как Кирилл своим напоминанием о принятии его в монастырь этим Леонтием делает очень прозрачный намек на высокие духовные дарования и выдающееся значение этого последнего. Недостает нам здесь лишь сведений о полемическо-литературной деятельности этого Леонтия, которая для Леонтия Византийского составляет главную задачу его жизни, иначе вопрос об отождествлении этих обеих личностей не оставлял бы в нас никакого сомнения. [219]

Есть еще сообщение о Леонтии у преп. Иоанна Мосха, автора «Луга духовного» [220]такого произведения, достоверность рассказов которого, как и произведений Кирилла Скифопольского, стоит вне всякого сомнения. [221] Но, как и в Vita Euthymii, рассказ о Леонтии здесь начинается, можно сказать, с конца. Именно здесь в главе 4-й читаем:

В том же источнике можно найти сведения о Леонтии Киликиянине (авве киновии Новой в честь Марии Богородицы), который, не отходя 45 лет, усердно подвизался, весь погруженный в себя самого. [223]

Отождествление Леонтия Византийского с которым-либо из этих двух Леонтиев «Луга духовного» задает нам новый вопрос: насколько позволяют сочинения Леонтия Византийского отодвигать время его жизни к концу VI в., когда жили эти два Леонтия? Что касается «Схолий» (De sectis) Леонтия, то уже одно упоминание в них об Иоанне Филопоне и Евлогии, патр. Александрийском, [224] говорит за возможность выхода их в свет в конце VI в. Затем, в конце сочинения Contra Monophysitas находится упоминание о франках и лангобардах и о нашествии сарацин на Палестину. [225] Эти события по времени относятся к самому концу VI века и потому ясно говорят, что повествующий о них автор жил в то же самое время, если не позже. Но с другой стороны, цитированные нами два сочинения Леонтия Византийского как раз являются самыми сомнительными в отношении своей подлинности и неповрежденности, а потому и эти диссонансные, по сравнению с другими подлинными и неповрежденными его сочинениями, места, скорее всего, должны быть приписаны позднейшим интерполяторам и комментаторам. Из всего этого вывод может быть только тот, что данные из «Луга духовного» не могут считаться подходящими к общей нашей концепции о Леонтии; что Леонтий Византийский не должен считаться пережившим Юстинианов век (565 г.) и что единственной исторической личностью, с какой он может быть отождествлен, является авва Леонтий из Лавры св. Евфимия Великого.

Теперь, резюмируя все сказанное нами порознь о жизни и деятельности Леонтия Византийского, попытаемся представить его биографию в более или менее связном и компактном виде. Расходясь со взглядами Лоофса и Юнгласа на биографию Леонтия и более примыкая к Рюгамеру, мы помещаем нашего Леонтия в VI веке, относя рождение его к концу V или самому началу VI века, а смерть — к шестидесятым годам этого века. Всякие точные даты (например, 480/490 г. для рождения или 543/624 г. для смерти) [226] совершенно произвольны и не могут быть подтверждены точными документами. Конечно, такое положение, в сущности, очень печально, но мы не должны забывать, что и многие более знаменитые лица древности до сих пор не датируются определенными годами (а только — веками) или обозначаются приблизительными цифрами. [227] Возможно, местом рождения Леонтия была Византия, хотя прозвание «Византийский», как мы говорили раньше, вернее всего, присвоено Леонтию не по рождению, а по месту первоначальной общественной деятельности, которая поэтому, несомненно, протекала в Византии. В обстановке родной семьи Леонтий, по-видимому, провел очень мало времени и очень мало вынес из нее хороших христианских задатков. Леонтий сам о себе говорит, что «не получил светского образования, не приобрел способности писать, а также не навык в духовной мудрости, которая даруется божественной благодатью чистым сердцем». [228] Эти слова автора надо понимать, несомненно, как слова большой скромности и смирения, ибо в этом же самом месте он говорит, что вел частые рассуждения на диспутах, где производил столь сильное впечатление своими решениями, что его упрашивали записать эти рассуждения. Необразованному человеку нельзя было, конечно, обратить на себя такое внимание, и потому нужно полагать, что Леонтий не проходил только высшей школы, но достиг домашним самообразованием самого высокого развития. В титуле De sectis Леонтий именуется «византийским схоластиком», то есть адвокатом. А эта должность непременно требовала высшего образования, и достигалась у греков серьезной научной подготовкой. Язык сочинений Леонтия в общем весьма подходит к адвокатским речам, язык изворотливый, стремящийся опрокинуть противника, загнать его в тупик и навязать свое мнение. Возможно, что Леонтий при своих богатых природных дарованиях и усиленных книжных занятиях получил и звание схоластика, адвоката, и с успехом применял свои таланты в византийском суде. Но ничего недопустимого нет и в том, что в применении к Леонтию Византийскому наименование схоластиком нужно понимать в переносном смысле, как это нередко и употреблялось в то время, то есть в значении вообще умного и ученого человека. [229] Допустимо даже и то, что традиция в своем названии Леонтия схоластиком просто отметила принадлежность ему сочинения, надписываемого Σχόλια (De sectis) В числе ученых мужей, особенно писателей древней Церкви, очень многие называются схоластиками, однако далеко не все они были адвокатами: некоторые получили свои прозвания вовсе по другим причинам, не относящимся к адвокатуре.

Очень рано, наверное, в первые же годы общественной службы Леонтия, в нем пробудилось стремление к занятию религиозными вопросами. Эти вопросы необыкновенно сильно волновали современную ему Восточную Церковь. Христиане разделились на множество религиозных партий, из которых каждая считала свое учение единственно истинным. Голос истинного Церковного Предания, чистого Православия, был заглушен неистовым воплем всяких крикунов-сектантов, и только чуткое ухо могло расслышать его. Леонтий, лишенный надлежащего религиозного воспитания и опытного руководства, скоро должен был испытать на себе все тяжелые последствия вредных посторонних влияний. Увлекшись желанием найти и познать истину, он попал в общество несториан и принял их нечестивое учение. Об этом факте своей жизни он с глубокой печалью рассказывает так:

Эта страница исповеди Леонтия бросает яркий свет на всю его юношескую многомятежную жизнь, вскрывает перед нами его честную, откровенную душу, его горячий, увлекающийся характер, дает представление о его мучительных религиозных исканиях и горьких разочарованиях. Искренно жаль, что в этой исповеди Леонтий не обмолвился ни единым словом о том, где и когда имел место описанный им факт. Нужно думать, что это было в Константинополе в 20-х гг. VI века. Правда, там в то время официально не было несторианства: забитое и загнанное со всех сторон, оно ретировалось в Малую Азию, главным образом в пределы приютившей его Персии. Но небольшие, тайные общины несториан, несомненно, существовали и на европейском континенте, а особенно в столице Византийской империи. Об этом мы знаем из истории скифских монахов. В такую-то несторианскую общину и вступил Леонтий, представлявший для ее членов завидное приобретение. Но недолго он оставался в этой общине. Его вывели из заблуждения божественные мужи, под которыми надо разуметь, конечно, знакомых ему сторонников и поборников православного учения и Церкви, но не скифских монахов, с которыми наш Леонтий ничего общего не имел. Благодаря указаниям этих мужей и под гнетущим впечатлением пережитого падения Леонтий бросает светскую службу и отправляется в дальнее путешествие. Куда? Не в Рим, конечно, но в Иерусалим, этот средоточный пункт христианской святыни, куда издревле стремились люди, мучимые совестью и жаждущие подвигов добродетели, каким и был наш Леонтий. Вступив монахом в один из монастырей Иерусалимской пустыни, может быть, в Лавру св. Евфимия Великого, Леонтий со всем жаром отдается аскетическим подвигам и в то же время усиленно занимается изучением творений Святых Отцов, с которыми, по его собственному признанию, он был ранее совершенно незнаком. [231] Кабинетные занятия не удовлетворяют кипучей натуры молодого инока, и он стремится принять деятельное участие в борьбе с еретиками. С этой целью он выступает на публичных диспутах, которые происходили нередко при императоре Юстиниане как в Византии, так и в других странах, в том числе и в Палестине. Как ревностный защитник Православия и опытный борец против еретиков, Леонтий скоро выдвигается из среды монашествующей братии, получает ответственные назначения и поручения. Его посылают, между прочим, в качестве представителя от иерусалимских монастырей на Константинопольский собор 536 г., под актами которого он и ставит свою подпись. После возвращения с собора, на котором Леонтий до конца осознал необходимость активной борьбы с еретиками и сектантами, он принимается за ученый, писательский труд, не прерывающийся до конца его жизни. Плодами этого труда являются одно за другим сочинения, которые быстро переписываются и расходятся в публике, особенно среди людей, замятых полемикой с еретиками. Сколько лет продолжалась эта писательская деятельность Леонтия, мы не можем сказать с точностью, но, судя по количеству и объему его трудов, следует отвести для нее не один десяток лет. В сочинении Contra Nestorianos et Eutychianos Леонтий пишет: «Вы же, в своем стремлении к истине, можете иметь и следующем средство забвения и после моего отшествия из этой жизни такой памятник любви, чтобы не погибла красота ее с течением времени: обуздывайте дерзких, более же честных руководите к свету истины, чистому и ясному, какой блещет у Святых Отцов, и молитесь о нас, старающихся сочинять это по любви, как подсказывает наша совесть, и по нашему сердечному расположению». [232] Эти снова являются как бы завещанием Леонтия, его лебединой песнью, в которой очень неприкровенно сквозит ощущение им близости своего конца. Когда именно последовал этот конец, мы не знаем, но предполагаем, что не ранее как в третьей четверти VI столетия. Конец Юстинианова царствования был временем сравнительного умиротворения и успокоения в жизни Восточной Церкви. Неусыпные труды императора, полемическо-литературная деятельность ученых богословов, в числе которых был и наш Леонтий, сделали свое дело: волнения еретиков затихли. Еретики частью соединились с Церковно, частью образовали тайные общины, частью удалились в места, недосягаемые для правительства. Леонтий спокойно доживал свои дни в суровой монастырской обстановке, вероятно, Новой Лавры св. Саввы, куда переселилось большинство иноков Лавры св. Евфимия после ее очищения от оригенистов. [233] Много испытавшему и много потрудившемуся служителю Церкви Божией дано было утешение видеть в конце жизни исполнение его заветных надежд. Таковы, по нашему представлению, главные черты скудной сведениями биографии Леонтия Византийского, или Иерусалимского.