Быстро скинув одежду, Панюшин с разбегу бросился в воду. Нырнул, попробовал задержать дыхание. В ушах зашумело. Открыл глаза — муть, не рассмотреть ничего…

Искупавшись, Панюшин почувствовал себя почти человеком. Наскоро оделся, присел на каменистую землю.

Итак, первый пункт — одежда. Побриться, причесаться — пункт второй. И последний, самый главный — жилье. Характер поисков предполагал множество встреч с различными людьми, соответственно внешний облик не должен вызывать подозрений. Ночевки же под открытым небом не добавляли изысканности его естеству, пусть и глубоко духовному внутри, но все-таки весьма отвратному снаружи.

До базара Юрий добрался окольными путями. Вернулся к железнодорожной ветке, и уже от нее, по прямой улице, мимо заводоуправления, двинулся в центр города. Славянск — город контрастов. Улица вела мимо разрушенного цеха, небольшого болотца, обросшего все тем же камышом, заглядывала в частный сектор, где проживали унылые жители, и обрывалась перекрестком у самого базара.

Панюшин проскользнул мимо скучающих собачников, мимоходом погладив внушительного кавказца (почему-то с собаками Юрка всегда ладил лучше, чем с людьми), на миг остолбенел, окинув взглядом внутренности некогда колхозного рынка. Куда-то делись от входа подозрительного вида голубятники, торгующие летной птицей, не жгли таблетки сухого спирта под плоскими аквариумами любители водного мира, да и сами ряды изменились, следуя веяниям времени.

Тут Панюшину свезло. Прямо у входа разбитная тетка торговала бывшей в употреблении одеждой. Юрий без труда подобрал себе обновку, заплатив сущие гроши. Одежду насовал в объемный полиэтиленовый пакет, купленный у той же тетки. Пройдясь по рядам, купил маникюрные ножницы и пару одноразовых бритв.

Сортир оказался платным. Сунув контролерше мятую купюру, Панюшин закрылся в кабинке. Несмотря на платность услуги, внутри воняло хлоркой и нечистотами. Морщась от отвращения, Юрий принялся состригать бороду. Ножницы оказались тупыми — под конец Панюшин чуть не осатанел, но пересилил раздражение, и заставил себя окончить начатое. Морщась от боли, побрился насухо. Выглянул из кабинки. Над умывальниками было вмонтировано в стену небольшое прямоугольное зеркало — в отражении он увидел свое перекошенное лицо. Спутанные нечесаные волосы придавали Юрке странный вид — как будто он напялил на голову найденный на помойке парик.

Наскоро переоделся, стараясь не извозиться. Из сортира Юрий выбрался на божий свет совсем другим человеком. Старые лохмотья он небрежно бросил в углу кабинки. Кому надо, пусть забирает себе. Наскоро умылся, утерся рукавом. Долго смотрел в отражение — на него хмуро взирал незнакомец.

Купил шипящий маслом чебурек, затем, не удержавшись, слопал еще один. Вкусно, но дорого…

Со стрижкой чуть не вышло конфуза. Парикмахерша критически осмотрела сальные патлы, в которых запутались кусочки тины. Панюшин как бы невзначай вытащил пачку денег, вроде бы собираясь переложить в другой карман. Тетка вздохнула и показала на кресло.

Зажужжала машинка, и в зеркале начал проступать новый облик. Выйдя из парикмахерской, Юрий погладил череп. Вот теперь порядок…

Он ехал в автобусе, и никому теперь не было до него никакого дела. Юрка растворился в толпе, стал на некоторое время своим. Это не могло не радовать. С жильем оказалось совсем просто — доехав до пединститута, Панюшин, тут же, на остановке, узрел объявление, из которого следовало, что сдается комната одному порядочному студенту, совсем не дорого, почти задаром. Позвонив по телефону, Юрий уточнил адрес, и уже через час обозревал внутреннее убранство будущего жилья.

В цене сошлись быстро. Панюшин не поскупился, отдал последнее. Главное крыша под головой, а деньги — материя тонкая, непостоянная, приходящая и уходящая.

Как только закрылась дверь за хозяином квартиры, Панюшин забрел, покачиваясь в спальню. Погладил рукой одеяло, и в чем был, не раздеваясь, рухнул на кровать. Прижавшись щекой к колючему одеялу, Юрий прикрыл глаза.

Кровать манила, обещала забвение в мягких объятиях. С трудом разлепив глаза, Панюшин отправился в ванную. Постоял, тупо хлопая ресницами. Потрескавшийся кафель местами отстал, унитаз пожелтел, а в ванне серебрилась паутина. Юрка улыбнулся — на допотопной стиралке, заваленной грязными тряпками, чудом удерживал равновесие лохматый рулон туалетной бумаги. Сердце Панюшина трепыхнулось — как ни странно, именно с бумагой было труднее всего в его многолетнем странствии в личине привокзального нищего. Это обстоятельство он, не задумываясь, добавил к длинному списку претензий. Осталось только найти того, кому предназначался этот список.

Кто-то должен ответить за все — так ведь, Юрка?

Боль была какой-то… ненастоящей что ли. Вроде бы и больно, а вроде и нет. Может быть, Панюшинская натура стала равнодушной к ней? Сам Панюшин не смог бы ответить на этот вопрос при всем желании — не до того было. Он лежал, накрытый невесомой простыней белого цвета, пытаясь удержаться, чтобы не сверзиться вниз, туда, где наверняка холодно и плохо. Впрочем, и под простыней было прохладно — Юрия знобило. В сгибах локтей торчали сверкающие иглы, от которых вверх уходили прозрачные трубки с какой-то прозрачной дрянью. Физраствор? Панюшин никогда не был силен в медицине, помнил только, что подобные трубки частенько показывают в кино. Есть, ну и ладно.

Он попытался открыть глаза. Не вышло — повязка закрывала верхнюю половину лица. Юрка подвигал руками-ногами — без результата. Вариантов было два — или он утратил контроль над телом, либо его надежно зафиксировали. Впрочем, нет, первый вариант отпадал — Панюшин ощущал, как непокорное ложе пытается сбросить его, похожее случалось с ним еще с молодости, когда сильно подвыпивший Юрка валился на кровать, пытаясь упокоиться после бурного вечера. Ух-ты, новые воспоминания — ну-ка, друзья закадычные, врежьте еще разочек, глядишь, и вернется память-то…

Юрий улыбнулся. Как ни странно, это ему удалось. Так, что там со временем? Внутренние часы как, оказалось, встали всерьез и надолго. Панюшин попробовал заглянуть за кромку света, в ту самую нужную темноту. Потыкался и так и этак, отчего в голове стрельнуло. Хорошо, хорошо — всему свое время. Закадровый голос принялся бубнить о полученных травмах, но Юрий досадливо отмахнулся, мысленно, разумеется — не до тебя сейчас. И так ясно, краше, наверно, в гроб кладут.

Оставалось восстанавливаться до полного восстановления. Придуманная фраза получилась забавной — Панюшин улыбнулся вновь, и тут же пожалел об этом, почуяв присутствие кого-то постороннего. Повязку сдвинули с Юркиного лица, и Панюшин заморгал, привыкая к свету.