Был давным-давно такой скринсейвер: уютный домик, то одно, то другое окно загорается, появляются и исчезают в окнах темные силуэты, из трубы вдруг вырывается тоненькая струйка дыма, луна медленно движется по темному небу, иногда ее пересекает летучая мышка… Потом началось повальное увлечение заставками, одна другой круче — рыбки какие-то, коралловые рифы… потом как-то быстро сошло на нет… Та, с домиком, была самой лучшей.

Посреди горницы стоял верстак, и Ванька что-то деловито на нем выпиливал. У Ваньки всегда были хорошие руки. Приятно пахло свежей стружкой.

— А… Алена где?

— К Бабекате пошла. Банки Бабекате ставить. Бабекате банки ставить-то пошла. Спину прихватило у Бабыкати.

— Она ж Бабукатю вроде терпеть не может.

Ванька пожал плечами:

— Это деревня. В деревне надо со всеми ладить. Не умеешь ладить — вали.

— Но Бабакатя…

— Вот откуда у тебя это чистоплюйство? Бабакатя как Бабакатя. Она тут знаешь, может, тоже не всю жизнь жила. Она, может, только на старости лет сюда перебралась. Она, может, доктор наук на самом деле, Бабакатя. Филолог.

— Что?

Бабакатя — доктор наук? И вся эта ее страшная тупая повадка — просто маска? Но зачем?

— Пошутил я. — Ванька сдул с дощечки нежнейшие белые стружки. — А ты и поверил. Дурачок.

— Да ну тебя, — сказал он сердито.

— А ты чего вообще пришел? — дружелюбно спросил Ванька. — Чего надо?

— Слушай… — он помялся, — дай-ка мне телефон Заболотных.

Ванька перестал делать вжик-вжик и, прищурившись, посмотрел на него:

— Зачем?

— Кое-что хочу спросить у них.

— Что?

— Ты знаешь, мне показалось… кто-то ходил у нас там, что ли. И картинка детская. Вот. — Он вытащил сложенный вчетверо листок из кармана ветровки.