– Мы ведь начинали здесь жить, пока не было квартиры. Ее родственнички проявились в полной мере… У них в роду мужчины такие затюканные, что невозможно передать. Я пытался бороться, но все кончалось тещиными истериками, вызовом «Скорой», которую непременно нужно было встречать аж на Ярославском шоссе, иначе она заблудится в снегах. Потом я выслушивал ругань врачей по поводу вызова к абсолютно здоровому человеку, потом совал им деньги и снова провожал до Ярославского шоссе… Страшно вспомнить.

– Тюфяк! – сказала она вслух. – Тюфячок ты мой!

– Был тюфяком, – не обиделся Левицкий. – Но, в принципе, здесь уютно. Ты не находишь?

Она перевернулась на живот, чтобы лучше видеть окно. Оно было мутным. Солнце опять не появилось.

– Вечер начинается в одиннадцать утра! – сердито сказала Анюта. – Хоть не просыпайся!

Потом они пили кофе, завтракали яичницей и колбасой, потом искали пиво и смотрели фильм – каждую секунду она ощущала враждебность этих стен.

В общем, в воскресенье, часа в три Анюта объявила, что хочет покататься на лыжах. Левицкий немного напрягся – поселок был полон дачниками, прогуливающими собак.

– Давай в Клязьму смотаемся? – великодушно предложила она. – Там прекрасные горки. Там парк есть красивый, я на картинах видела.

– На чьих картинах? – подозрительно спросил он.

– Художника Ведерникова, – пояснила она.

– Там же еще этот живет… – сказал Левицкий. – Тоже художник… Точнее, жил.

– Ах, да! – произнесла она, опустив глаза: манипулировать людьми Анюта, вообще-то, не любила. – Точно. Ну, там много художников. Живописное место… Место действительно было живописным. Они бросили машину в каком-то тупичке, перед воротами с вензелями, и попытались спуститься по занесенной лестнице вниз, к реке. В итоге, весь путь они проделали на попах, а лыжи и палки летели вслед за ними под надрывный лай невидимой собаки.

– Ух ты! – Анюта, наконец, поднялась на ноги. Под куртку забилась снежная пыль, но зато впервые за два дня она сумела окончательно проснуться. Левицкий уже стоял, проверяя лыжное снаряжение. Кататься ей совершенно не хотелось.

– И где живет этот художник? Ну… жил. – Анюта знала, что память у ее любовника чудесная, но он мог начать ломаться.

Левицкий же давно разгадал ее маневры. Они и позабавили и расстроили его. «Старый я уже, – вот что он подумал еще утром. – Для быстрых разовых встреч гожусь, а вот на сутки – со мной уже скучно. Молодая женщина, избалованная…» Ему было немного стыдно за свой дом. Анютина квартира, где они обычно встречались, была хорошая, современная – старая дача, конечно, ей проигрывала. Можно представить, какой коттедж был у этого, предыдущего – аудитора… Левицкий до сих пор не мог понять, как это у них все завязалось.

Он тогда просто влюбился – сразу. Можно сказать, ошалел. Он ехал домой, пропуская мимо ушей монотонное брюзжание жены, а сам думал: ну как так! Как это возможно: в сорок два года влюбиться с первого взгляда! И потом на Красном море, оказавшемся Ледовитым океаном (один раз даже выпал снег, правда, их утешили, что это впервые за последние пятьдесят лет и, мол, даже Саудовскую Аравию задело краем этого уникального циклона), он ходил по местам, которые она описывала им в своем офисе, и все представлял себе, как она сюда приезжала, как ныряла, какой была при этом упругой, загорелой, красивой, веселой…

Еще он представлял ее в занесенном снегом городе, готовящей салат оливье – разумеется, его любимый – да все его любят, чего тут стыдиться! – и ему до боли в сердце хотелось в зиму. В настоящую зиму, русскую, а не эту – нелепую и жалкую, как студент университета Патриса Лумумбы в казенной шапке из искусственного меха.

Левицкий приехал в Анютину фирму на следующий день после возвращения из Египта. Он открыл дверь машины, взял с переднего сиденья букет роз, высунул ногу, чтобы выйти, и тут вышла она сама: в норковой шубе, без шапки, с распущенными волосами, красивая до невозможности…

– Вы ко мне? – растерянно спросила она. Вопрос был дурацким: почему обязательно к ней? – но Левицкий-то был военным только по документам, а по внутренней номенклатуре их конторы он был аналитиком, и потому прочел этот вопрос, как надо. Он понял, что и она думала о нем, кроша этот свой оливье, так что не зря он загадывал желание в новогоднюю египетскую ночь («Какой у тебя романтический вид! – ехидно сказала жена. – Явно это мечта о новой машине!» В одном пособии на семейную тему она прочитала, что самое одухотворенное выражение лица бывает у мужчин тогда, когда они думают примерно следующее: «Интересно, какой номер у этого болта, которым прикручена эта штуковина?» – и теперь постоянно демонстрировала свою осведомленность).

… – О чем задумался? – спросила Анюта и стряхнула снег с его лысой головы. – Пытаешься сообразить, как уйти от ответа? Кто же поверит, что ты не помнишь адрес этого несчастного художника, если хоть раз видел его написанным на бумаге!