Усевшись на корточки у костра, он отломил краешек листа и раскрошил его. Он не сводил взгляда с листка, но голос из джунглей настойчиво повторял: «Обернись, обернись». Напрягая волю, чтобы не оглядываться назад, он почти бессознательно мял пальцами сухой лист.

Он попытался затолкать кусочек листа в отверстие кокоса. Но оно было слишком мало. Тогда он в отчаянии начал искать на земле какой-нибудь прутик, чтобы протолкнуть листок внутрь. Но он знал, что ничего не найдет и что нужно возвращаться к джунглям. Его трясло от ярости. Он знал, что не пойдет туда, и злился, потому что над ним посмеялся какой-то кокосовый орех. Он забыл, что впереди его ждут более серьезные испытания. Эта ночная вылазка должна была положить конец всем его сомнениям и страхам.

Потом он вспомнил о хижине. Вашингтон поднялся и пошел к дому, переступив по пути через вытянутые ноги туземца, лежавшего пятками к костру. От стены хижины он оторвал краешек сухого листа и протиснул его в отверстие ореха. Его охватил приступ истерического смеха. Ему даже не нужно было отходить от костра.

Давясь смехом, он привязал кокос к торчащей щепке на одном из столбов хижины. Теперь маленький амулет раскачивался над головами спящих носильщиков. Когда они откроют глаза и увидят орех, они решат, что здесь побывали вада, которые украли душу и оставили гнить пустое тело.

Легкий ветерок слегка покачивал маленький черный амулет, заткнутый листком. У Вашингтона мелькнула мысль, что кое-кто из их провожатых может и умереть по его милости. Нужно только заронить искорку сомнения в эти впечатлительные головы, разжечь страх, всепоглощающее отчаяние, и тогда жизнь их почти сама собой перейдет в руки колдуна.

Эта мысль немного расстроила его. Он искренне любил папуасский народ, но считал, что в случае чего можно поступиться жизнями нескольких туземцев или даже целой общины. Он полагал, что они воспринимают смерть как нечто естественное, прекрасное, как неизбежное продолжение жизни. Белому же человеку смерть представлялась чем-то страшным, вызывающим протест. Убийство белого мужчины или женщины — самое отвратительное из всех преступлений и оправдано, только когда нет иного выхода. Но папуасы — другое дело. Он не считал их низшими существами, но они жили по законам природы, подобно камню, реке, дереву, птице или рыбе, и им самой судьбой было предопределено вести жестокую борьбу за выживание. Они были охотниками и, как все охотники, понимали, что кто-то может охотиться и на них.

Он осторожно придержал орех, раскачивавшийся над головами спящих, и отошел. Кокос медленно крутился на бечевке и наконец остановился. На него смотрели белые раскосые глаза. Теперь, когда амулет обрел колдовскую силу и была намечена жертва, он казался живым, источающим злобу существом.

Вашингтон быстро отвернулся, обошел хижину и осветил фонарем лестницу. Вверху обозначился проем двери; он поднялся на три перекладины. Дыхания Стеллы не было слышно. Внутри было темно. Он остановился, терзаемый смутной, безотчетной тревогой, замер и прислушался. Но из хижины не долетало ни единого звука. Он боялся шевельнуться, оглянуться на спящую деревню, боялся и оставаться на месте, и посветить фонариком комнату. Остатки здравого смысла подсказывали ему: «Делай что-нибудь, делай что-нибудь, долго так продолжаться не может. Упустишь миг, и все пропало». Он ступил на шаткий порог над лестницей и посветил в дверной проем. На двери, прямо напротив его лица, висел маленький черный кокосовый орех, таращившийся на него живыми белыми глазками и украшенный пучком листьев.

Он не вскрикнул. Он не мог даже закричать. Вспотев от страха, Вашингтон застыл на месте, чувствуя, как по венам разливаются колдовские чары. Он был обречен, в его жилах текла отравленная кровь. Он не задавался вопросом, каким образом здесь оказался этот кокос. Он решил, что это его орех, который, обретя способность думать и летать, нашел свою истинную жертву.

Он чувствовал себя разоблаченным. Силы зла нашли его и не отступятся, пока не погубят. Всхлипнув, он протянул руку, чтобы сорвать орех. Но пальцы его провалились в пустоту. Наваждение рассеялось. Там ничего не было.

Ногти его впились в дерево косяка. Ладони саднили.

— Что это? Кто это? — послышался голос Стеллы внутри хижины. — Это вы, Филипп?

— Да.

Он различил размытое белое пятно и повернулся к нему, изо всех сил стискивая зубы, чтобы сдержать рыдания. В эту минуту он забыл, кто она. Может быть, это его сестра, Дорис, она пришла помочь ему, утешить? Он хотел ворваться в хижину и прижать ее к груди. Но вместо этого вытянул вперед ноющую ладонь и жалобно проговорил:

— Моя рука.

Стелла подошла ближе.

— Рука? Что с ней? — Она тронула его пальцы. — Вы весь горите! — воскликнула она. — Вас лихорадит? Вы порезали руку. Течет кровь. Дайте мне фонарь.

Она осветила руку. Из длинного пореза на ладони сочилась кровь. Вашингтон увидел ее, и его начала бить дрожь, которую он не в силах был сдержать.

— Что случилось? — спросила Стелла. — Почему вы не спите?

Ему бросилось в глаза, как она изменилась. Теперь это уже была не глупенькая изнеженная девочка; джунгли, отнявшие у него разум и силу, вложили их в нее. Он был отвергнут, она стала избранной.