Наступило утро четверга, дня, на который был назначен отъезд. Стелла вынесла на веранду свои вещи и стала ждать, когда за ней заедут.

Она стояла посреди комнаты, вспоминая, все ли взяла. Она еще не до конца понимала, что происходит. Все было готово, вещи уложены под руководством Вашингтона. Она машинально исполняла его указания, вычеркивая упакованные вещи из списка, составленного аккуратным почерком Вашингтона, и особенно не задумываясь, зачем они нужны в дороге. Ей еще предстояло заказать провизию.

Ее взгляд скользнул по стенам и остановился на огненных деревьях за окном. Утренние лучи солнца заливали пол и выгоревшее покрывало на кровати. С каждым днем деревья все пышнее расцветали алым цветом. Эти цветы уже не казались ей слишком яркими, теперь она находила их невероятно красивыми. Стелла поймала себя на мысли, что ей нравится здесь и она не хочет уезжать.

Но последние несколько дней она была погружена в себя. Внутри как будто были запретные двери, в которые стучались, но не могли пробиться ее мысли. Из подсознания всплывали согни вопросов: зачем я иду? Почему иду вместе с Вашингтоном? Почему не отпустили Хитоло? Что со мной будет? Вернемся ли мы? Как я могу нарушить обещание, данное Энтони? Но она боялась ответов. Она боялась думать, что ей здесь нравится, что она хотела бы остаться жить в этой стране. Впрочем, это желание таяло подобно свечному воску под натиском источника саморазрушения. Взяв с туалетного столика блокнот и карандаш, она написала: «Дорогой Энтони…»

Стелла в растерянности смотрела на чистый лист. Что я ему напишу? Она нарушила свое обещание, и Энтони подумает, что ей плевать на него, хотя это было совсем не так. Не в силах заставить себя заглянуть в запретные уголки своего сердца, она внушила себе, что отвечает за Энтони и должна быть честной с ним. Она не станет лгать и давать пустые обещания, как другие. «…Извините, что я нарушила данное вам слово. У меня не было выбора. Объясню все, когда вернусь». Она подписала письмо, опустила его в конверт, запечатала и адресовала: «М-ру Энтони Найалу, отдел культурного развития, Марапаи». Она перечитана написанное и, повинуясь безотчетному импульсу, подчеркнула слово «Энтони».

Стелла вышла в коридор и постучала в дверь комнаты Сильвии. Сильвия только что позавтракала и теперь, стоя у зеркала, пудрила лицо. Ее черные волосы были собраны в пучок на затылке. Когда Стелла вошла, она обернулась, но ничего не сказала и не улыбнулась.

— Я хотела спросить, не могли бы вы кое-что для меня сделать.

Сильвия растянула губы и провела по ним помадой.

— Я хотела спросить, — неуверенно повторила Стелла, поняв по движениям Сильвии, что та раздражена, — не могли бы вы передать это письмо Энтони Найалу. Он вернется только в следующую пятницу. Может, вы зайдете в управление культурного развития и отдадите ему это?

— А почему вы не отправите его по почте? — поинтересовалась Сильвия, промокая губы красным платком.

— Мне бы хотелось, чтобы это отдали ему в собственные руки.

Проведя языком по губам, Сильвия сосредоточенно осмотрела их. Потом повернулась и воззрилась на Стеллу. Губы ее были крепко сжаты, глаза сверкали колючим блеском.

— Разве я обязана? Разве я обязана вам помогать? — Ее голос, обычно такой мягкий и певучий, на этот раз звучал напряженно и резко. Перед мысленным взором пораженной Стеллы промелькнули дети на пыльных улочках трущоб, женщины, ругающие своих пьяных мужей, тощие собаки, роющиеся в сточных канавах. Она молчала, но глаза ее испуганно округлились.

— Почему я должна вам помогать? Разве вы мне помогаете? Да вам наплевать на все, кроме себя и своих бредней!

— Бредней!

— Думаете, я не знаю, куда и зачем вы направляетесь? — горячилась Сильвия. — Думаете, вы вернетесь оттуда? Вам все равно, но мне — нет. Мне нужен Филипп, живой, а он никогда не вернется. — Сверкающие глаза ее наполнились слезами. — Все умирают, — всхлипывала она. — Уорвик умер, Серева умер, а теперь Филипп. Филипп! И все из-за вашей проклятой справедливости!

— Я должна выяснить, — сказала Стелла, не узнавая своего голоса. — Я должна выяснить правду. — У нее не было сил цепляться за давнюю мечту, которая теперь почти не имела смысла. Ее разум, силы и воля были по-прежнему устремлены к одной цели, но сердце ее, казалось, осталось где-то в прошлом, возможно, когда Энтони Найал сказал: «Вы не любили его».

— Филипп важнее правды, — упрямо сказала Сильвия. — Зачем вам правда? — Тело ее обмякло, губы раскрылись, она умоляюще протянула к ней руки. Наверное, она не могла бы выглядеть выразительнее, даже упав перед ней на колени. — Не ходите. Пожалуйста, Стелла!