Проглотив свое разочарование, я смотрю на вышитое семейное древо, жалея о том, что у нас с мамой нет полного взаимопонимания. Вот Мормор всегда меня понимала. Она все знала и понимала без слов – но ведь она могла считывать мои чувства и мысли с одежды. Если бы я об этом знала, возможно, чувствовала бы себя иначе, когда обнимала ее. Как бы то ни было, я решаю не принимать реакцию мамы слишком близко к сердцу.

– А ты заметила, что под именем Мормор ничего не вышито? – спрашиваю я.

Мама встает и поворачивается ко мне спиной. Я сразу же начинаю чувствовать себя полной дурой. И о чем я только думала? Что она сразу же решит дать мне урок в рукоделии и мы обе, возрадовавшись, вышьем свои имена на ткани с семейным древом, а потом для пущей красоты еще добавим цветочки и радугу?

Мама идет к двери.

– Может быть, потом, хорошо? – Затем вдруг разворачивается, словно ей только что пришла в голову какая-то важная мысль. – Я знаю дату… я хочу сказать, что помню, когда мне впервые явились Норны. – Я смотрю на нее с удивлением – а я-то думала, что она не захочет об этом говорить. – Это было четыре года назад, в последний день августа. Я знаю это, потому что именно в тот день твой отец позвонил мне и сказал, что, когда мы с тобой вернемся домой, его там уже не будет.

Мама глубоко вздыхает:

– Знаешь, самое худшее в моем разводе с твоим отцом – это ощущение того, что я подвела тебя, мою дочь.

– Подвела меня?

– Я не хотела, чтобы ты росла в неполной семье. Мне вообще не следовало оставаться с ним после его первой измены, но я думала, что он изменится после того, как у нас родишься ты.

Я никогда раньше не догадывалась, что у мамы был именно такой взгляд на вещи или что папа изменял ей и прежде, хотя, по правде сказать, меня это не удивляет. Я вспоминаю, как мы жили втроем, и думаю обо всех днях моего рождения и спортивных соревнованиях с моим участием в школе, на которых он отсутствовал, хотя, по идее, должен был бы находиться рядом. Иногда мне его недостает, но вообще-то он всегда проводил слишком много времени на работе. В нашей с мамой жизни он и до их развода присутствовал только наполовину, а вторая его половина неизменно находилась где-то еще.

– Ты за папу не в ответе, – говорю я. – У него всегда была своя жизнь. И по-моему, он начал крутить роман с Шэнтел еще раньше, чем признался.

Мама улыбается, и на лице ее отражается облегчение.

Я снова перевожу взгляд на вышивку. Она выполнена так искусно. Каждый нарост на дереве, каждая его ветка изображены именно такими, какие они есть.

Мама перехватывает мой взгляд.

– Надо отдать должное женщинам в нашем роду, – говорит она. – Они очень умело обращались с иголкой и ниткой.

Я беру с кровати кособокую подушку-думку в форме сердечка, которую смастерила, когда была ребенком.

– Моим талантам до их искусства далеко.

Мама выхватывает подушку и бьет меня ей.

– Какое это имеет значение? У тебя есть другие таланты.

– Этим ты хочешь сказать, что я умею управляться с топором?