А потом развернул коня и поехал прочь. Посланники старались держаться поближе к нему, как выводок птенцов, спешащий за матерью. На Олдуса они посматривали мрачнее некуда, но сказать ничего не решались.
– Ребята, а ну веселее! – бодро крикнула старушка в красном полушубке. – Давайте-ка усладим пением слух нашего драгоценного героя! Раз-два! Когда герой вернется, все будет хорошо! Но сколько ждать придется, не знаем мы еще!
Судя по лицу обернувшегося принца, он бы явно предпочел, чтобы его слух не услаждали. Но что бы он ни хотел сказать по этому поводу, его слова потонули в трех сотнях других голосов.
– Весна придет, мы знаем, зиме сырой взамен! И смирно ожидаем мы этих перемен!
– Эту знаменитую песенку придумали не так давно, так что до песен предков ей далеко, – громко сказал Олдус, прежде чем со всеми затянуть второй куплет. Как будто знал, что Генри его слышит.
Голоса грохотали так, что чуть земля не дрожала. Генри был единственным, кто не знал слов, и на секунду он представил то, чего никогда не будет: что люди поют все это ему. А потом молча затесался в толпу, повыше натянув шарф и прижимая к себе сумку, в которой ровно, успокаивающе билось Сердце – в том же ритме, что его собственное.
Широкая утоптанная дорога вела на восток – сначала по пустынной равнине, потом – через перелески, которые скоро превратились в настоящую чащу. С каждым часом становилось все холоднее, здесь уже ничто не напоминало о теплых просторах Пропастей. Вскоре стихли и песни, и голоса. Люди брели вперед молча, спотыкаясь о собственные ноги. Иногда то тут, то там начинал плакать ребенок, и другие дети подхватывали плач – как волчата, которые начинают выть, если завыл хоть один.
Под вечер все валились от усталости, даже принц едва не падал со своего тяжело бредущего коня. Наконец, когда скупое, бледное солнце опустилось за лес, принц остановился.
– Привал, – объявил он. – Можете спать до утра. Еды нет, но знайте: я голодаю с вами.
– Какой же он милый, – прошептала какая-то женщина рядом с Генри.
В этом лесу снег еще не сошел до конца, земля была размокшая, влажная, кое-где торчали вялые клочья прошлогодней травы, за которую тут же принялся конь. Люди насобирали веток и попытались развести костры, но, конечно, ничего у них не вышло. Генри какое-то время наблюдал за их беспомощными усилиями, а потом не выдержал, нарвал коры с березы, подошел к ближайшей семье и, забрав у растерянного отца семейства огниво, молча показал им, как разводить костер, если дрова сырые.
Остальные теперь посматривали на единственного обладателя костра довольно угрюмо, но даже не попытались спросить, как он это сделал, так что Генри пришлось самому подойти и под остолбеневшими взглядами развести еще четыре костра, прежде чем люди хоть как-то поняли, что от них требуется.
– Смотри, милая, какой странный парень, – услышал Генри у себя за спиной. – Нет бы развести для себя костер и сидеть спокойно! Так нет, ходит и другим помогает.
– Да и лицо не показывает, – ответил женский голос. – Подозрительно как-то.
Генри, который собирался развести еще один костер, тут же раздумал. Ему ужасно хотелось есть, и тут он вспомнил, что на плече у него до сих пор болтается лук Олдуса Прайда. Стрел, правда, почти не осталось. Генри подобрался к тому месту, где сидели посланники, беспрепятственно стащил три колчана стрел – все равно они, кажется, на охоту не собирались – и отправился в лес.
Здесь была весна, прохладная, ранняя. Кое-где на деревьях уже набухли туго скрученные листья, пласты нерастаявшего снега мокро блестели. На первый взгляд казалось, что в лесу совершенно пусто, но Генри прекрасно знал, что это не так: ночь была еще не поздняя, кто-нибудь да найдется. За следующую пару часов он выследил пять куропаток, но, видимо, последние дни слишком его вымотали, – устал он при этом так, что едва мог идти.
Когда он вернулся к людям, почти все они сидели, хмуро глядя в огонь, – голод им не давал заснуть или страх перед темным лесом, Генри не знал. Он выбрал пять семей, которые выглядели хуже остальных и, подобравшись к ним из темноты, оставил рядом с ними по куропатке – разговаривать ему не хотелось. Вскоре по лесу разнеслись радостные вопли тех, кто нашел у себя под боком еду. Люди начали ощипывать птиц и жарить их на огне, и вскоре по лесу поплыл запах горячего мяса.
Генри развел костер поодаль от остальных и сел, протянув руки к огню. Он так устал, что даже голода больше не чувствовал, но спать, когда вокруг столько людей, было слишком опасно.
Сквозь спутанные голые ветки он видел, что у костра посланников все уже заснули, – все, кроме принца. Тот ворочался так, будто никогда не спал на земле, потом садился снова, опять пытался лечь – и вздрагивал, когда в лесу начинали подвывать волки. Как будто не знал, что волки не выйдут к огню и сотням людей.
Генри презрительно фыркнул, сунул руки в карманы, пытаясь согреться, – и нащупал книгу Тиса. Вот что поможет ему не спать. Он медленно пролистал ее всю, подолгу разглядывая каждый разноцветный рисунок, и так увлекся, что слишком поздно услышал: кто-то идет.