– Бабушка рассказывала… – передразнила Галка. – Мне бабушка зубную боль скамейкой, помню, лечила.

– Как – скамейкой? – не понял я.

– А вот так. Народное средство, лечение зуба с помощью ремня и скамейки. Тот, у кого больной зуб, ложится на скамейку и лежит на ней примерно час. После этого встает, а доктор хорошенько порет скамейку ремнем.

– Тебе помогло?

– Ага, – кивнула Галка. – Я так смеялась, что о боли забыла. А потом в магазине мне этот зуб продавщица дверями вырвала. А что касается этого… – Галка кивнула на исковерканные деревья. – Это из-за паразитов, – сказала она. – Когда деревцо маленькое, в нем поселяется личинка, которая мешает ему расти. И дерево растет косо. Но все равно интересно.

– Тут лучше долго не находиться, – сказал я. – Голова болеть начинает, и сны потом.

– Да, я знаю.

Галка убрала аппарат, и мы отправились дальше. Галка первой, с интересом глядя по сторонам, я тащился за ней. Если честно, мне это не нравилось. История про исчезнувшую Полю попортила мне крови еще в детстве. Не помню точно, кто мне рассказал всю эту жуть, но я вдохновился ею не на шутку, мне даже снились соответствующие сны. Ну и, само собой, мне было до одурения жаль эту маленькую девочку, пропавшую…

Короче, я все время представлял себе, что стало с этой несчастной Полей, моей двоюродной бабушкой. Придумывал, прикидывал. Закончилось это тем, что Поля мне приснилась.

Неприятный такой сон был, и почему-то железнодорожный в придачу. Я очень не люблю железнодорожные сны, потому что они все одинаково нехорошие. В них я всегда застреваю где-то под вагонами и выбраться не могу никак, а поезд вот-вот должен тронуться…

А в тот раз мне приснилась Поля. Она стояла на другой стороне линии, перед составом, и лицо у нее было печальное-печальное. И хотя я никогда в жизни не видел даже ее карточки, я ее почему-то узнал. Такое часто бывает во сне, ну, когда ты не догадываешься, не понимаешь, а просто знаешь. И я знал, что это Полина. Моя двоюродная бабушка, исчезнувшая непостижимым образом еще давным-давно. И мне надо во что бы то ни стало ее спасти.

Тогда я полез под вагон.

Это была обычная ошибка в моем железнодорожном сне, под состав было лезть нельзя, ничем хорошим это не заканчивалось. Никогда ничем хорошим это не заканчивалось, ни разу, но я все равно туда лез. И в этот раз полез.

Она хотела что-то мне сказать. Но каждый раз у нее не получалось, каждый раз, когда она открывала рот, голоса не получалось.

Я перекатился под вагоном, протянул к ней руку.

Поля закричала. Так же беззвучно, как и говорила. Я знал, что поезд сейчас двинется. Надо было спешить. А Поля кричала. Я дернулся – и как всегда почувствовал, как капюшон моей куртки зацепился за крюк под днищем вагона. А потом почувствовал, как дрогнул состав.

Обычно для меня ничем хорошим это не заканчивалось. Но в этот раз все было гораздо хуже. Я зацепился за крюк, а Поля попыталась мне помочь. Она нагнулась и тоже забралась под поезд, протянула руку и стала меня отцеплять.

Состав тронулся.

На лице Полины промелькнул ужас, но она тянула меня и тянула, и никак не могла, и я тоже дергался и обнаруживал, что блестящее стальное колесо уже наехало на ее ногу и начало наезжать мне на бок…

Я начинал орать – просыпался. Да, в этом месте я всегда просыпался и обнаруживал, что умудрился свеситься с софы и больно упереться ребрами в диванный каркас. Все было объяснимо, бытие, как всегда, определяло сознание. Однако осадок от этого сна всегда оставался нехороший. Неприятный.