Я снова повторила легенду о том, как увидела ее на улице и сочла интересным типажом. Эта история казалась мне все глупее и неправдоподобнее, и я даже вспотела от страха. Но ни одна из женщин не усмотрела в моих словах ничего подозрительного. Видимо, в этой семье информацию поглощали и переваривали, как пищу.
— Габриэлла сейчас на больничном, — сообщила ее мать. — Ее уже давно мучают боли в коленях. Медицина в Швеции — хуже некуда. У врачей нет даже времени толком обследовать пациента, не говоря уже о том, чтобы выяснить причину болезни. Спасибо, хоть больничный ей выписали и назначили анализы. Ну скажите, в какой приличной стране люди должны доказывать врачу, что больны?
Габриэлла не произнесла ни слова, только переводила взгляд с меня на мать. Она потянулась было за кофейником, и я испугалась, что беседа затянется надолго.
— Может, нам пройтись? — предложила я ей. — Я посмотрела бы на тебя при дневном свете и сделала пару пробных снимков.
Я чувствовала, что завираюсь все больше. Том пытался научить меня лгать. Он говорил, что аргументы делают ложь правдоподобной, и такие всегда нужно держать про запас. Я об этом не подумала. И сейчас, если бы одна из женщин пожелала взглянуть на камеру, моя песенка была бы спета. Но Высшие силы, во всяком случае пока, были ко мне благосклонны.
Габриэлла, не удостоив меня ответом, прошла в прихожую, схватила кофту от спортивного костюма и небрежно накинула ее, не замечая, что завернулся воротник. Подавив желание подойти и поправить его, я взяла свое одеяние и повесила на руку. Чем позже я его надену, тем будет лучше. Мне становилось все труднее мыслить трезво.
Мать Габриэллы проводила нас до двери.
— Если вам понадобится кто-то вроде меня, обращайтесь. Сейчас в моде обычные люди. А я еще помню, как меня учили стоять спокойно и выглядеть естественно, так что отлично вам подойду.
Я пообещала, что буду иметь ее в виду, попрощалась, и мы наконец ушли. Какое облегчение было выйти из этой квартиры и подъезда на свежий воздух. Увиденное мною так отличалось от того, к чему я привыкла. Я ничего не знала о жизни представителей этого социального слоя и, надо признать, не хотела знать. В этом районе наверняка живут множество людей со своими интересами, стилем жизни, религиозными взглядами. Но лучше прочитать о них в газетах, чем встретить на улице. Мне было противно пить безнадежность из треснутых кружек и общаться с людьми, которые могли внести хаос в мою и без того непростую жизнь. Я сама себе поражалась — ведь всегда считала себя толерантной и открытой ко всему новому. Боюсь, я не одна такая. Мало кто согласился бы лишиться радостей жизни, общаясь с такими персонажами, как мать Габриэллы, даже из гуманных соображений. Возможно, назначая подобным ей социальное пособие, государство откупается от необходимости иметь с ними дело.
Габриэлла шла рядом, засунув руки в карманы, не глядя на меня и еле волоча ноги, и я представила, какие борозды оставляла бы она, если бы шла по снегу. Снег всегда вызывал у меня приятные ассоциации: свежий воздух, ярко-синее небо, белоснежные горные вершины, мятно-карамельные каникулы.
Я посмотрела на нее. Интересно, что творится у нее в голове? Я знала только, что после окончания гимназии она ничем не занималась. Чем же заполнена ее жизнь? О чем она думает, что чувствует, мечтает ли о чем-нибудь?
— Сколько тебе лет?
— Двадцать два, — нехотя ответила Габриэлла.
— Ты где-нибудь работаешь?
Она покачала головой.
— А когда закончила гимназию?
— Три года назад.
— И что потом делала?
Я словно клещами вытягивала из нее ответы.
— Ничего. Я болела.