Но больше неожиданностей здесь не предвиделось. Эндрю уже собирался уходить и вдруг увидел листы бумаги на сосновом письменном столе возле окна. Поднял верхний и остолбенел.
Среди хаоса беспорядочных закорючек выделялось одно слово.
Эндрю вздохнул и стал медленно читать, силясь найти смысл.
Последние слова растягивались громадными петлистыми буквами.
Эндрю долго смотрел на лист, понимая лишь простой факт всепоглощающей ненависти — лютой, жгучей ненависти к Эрике.
Он перебрал другие листы, нашел еще такие же записки. На некоторых страницах были маленькие, грубые, вызывающие недоумение рисунки. Собачьи головы. Раздвоенные змеиные языки. Звериные когти.
Среди слов и рисунков назойливо просматривалось имя Эрики.
Роберт явно писал это сегодня. На столе лежала старая перьевая ручка, кончик пера покоился в чернильной лужице.
«Эрика солжешь Эрика умрешь…»
Она в его руках. Теперь Эндрю был в этом уверен.
Догадаться, как Роберт схватил ее, было невозможно. Куда увез, жива она… или нет…
Этого никак не узнать. Он мог похитить Эрику из галереи, увезти ее в машине. Или же она все-таки приехала сюда поговорить с ним, выбрав для этого самое неудачное время, когда его паранойя и безумие дошли до предела.
Как бы там ни было, Эрика у него в руках. В его власти.
И даже если еще жива, до утра он наверняка убьет ее.
Медленно пятясь по расселине, пыхтя, обливаясь потом, что-то бормоча под нос, Роберт упорно тащил свою жертву дюйм за дюймом.
Щека его кровоточила от удара каблуком. Ничего, он с ней за это сочтется. Помучает ее, помучает. Приятно будет слышать ее вопли и предсмертные стоны.
Эрика обмякла, стала тяжелой, управляться с ней в тесном пространстве было трудно. Ушли долгие минуты на то, чтобы протащить ее всего полпути. Воображала, что сможет удрать таким образом. Это безнадежно.
— Тупик, Эрика, — пропыхтел Роберт Гаррисон. — Выхода нет.