С самого начала Авлет ввязался в какой-то унизительный танец с Римом, и это позорное пятно омрачало детские годы его дочери. По всему Средиземноморью правители рассчитывали на Рим в борьбе за свои династические притязания: он был приютом для царей в беде. Век назад Птолемей VI прибрел сюда, изгнанный, и поселился в бедном квартале. Вскоре после этого его младший брат, прадед Клеопатры, расчленивший своего сына, совершил похожее путешествие. Он демонстрировал шрамы, якобы нанесенные Птолемеем VI, и умолял сенат о милости. Римляне устало взирали на бесконечную процессию просителей, посрамленных и нет. Они принимали петиции, но редко выносили по ним решения. Как-то раз сенат дошел до того, что вообще запретил слушание жалоб правителей Востока. Не было нужды вести последовательную внешнюю политику [21]. Что же касается запутанного египетского вопроса, то кое-кто считал, что эта страна отлично подойдет под строительство там жилья для римской бедноты.

Еще раньше и с бóльшими трудностями другой двоюродный дед Клеопатры придумал гениальную стратегию защиты от заговора брата: в случае своей смерти Птолемей Х завещал государство Риму. Завещание сильно беспокоило Авлета, как и его собственная легитимность, как и его непопулярность у александрийских греков. А оттого, что на троне он держался не очень уверенно, ему ничего не оставалось, кроме как плыть с поклоном на противоположный берег Средиземного моря. Это не прибавило ему уважения в Риме, где видели, как его подданным не нравятся заискивания царя перед чужеземцами. Более того, Авлет действовал в соответствии с мудростью, провозглашенной отцом Александра Македонского: любую крепость реально взять, если на ее стены может подняться ослик, груженный золотом. В итоге он уже не мог выбраться из порочного круга. Чтобы было чем нагружать ослика, отцу Клеопатры приходилось облагать жителей своей страны все более чудовищными налогами, что злило людей, лояльность которых он так усердно пытался купить в Риме.

Авлет очень хорошо знал то, что Цезарю открылось в 48 году: население Александрии таило в себе скрытую силу. Пожалуй, самой приятной чертой этих людей было остроумие. Они не лезли за словом в карман и умели смеяться. Они обожали драму – недаром же в городе имелось четыреста театров. Они умели работать локтями. Любовь к развлечениям переросла во вкус к интригам, в склонность к бунту. Одному из гостей столицы александрийская жизнь показалась «одним сплошным кутежом, но не милым и мягким, а диким и буйным, кутежом танцоров, доносчиков и убийц – всех вместе» [22]. Подданные Клеопатры чуть что собирались перед дворцовыми воротами и выкрикивали свои требования. Для взрыва требовалось совсем не много. В течение двух столетий они свободно, не церемонясь, скидывали с трона, изгоняли и убивали Птолемеев. В свое время они заставили прабабку Клеопатры править совместно с одним сыном, хотя она пыталась пропихнуть в цари другого. Они выгнали из страны двоюродного деда Клеопатры. Они вытащили Птолемея XI из дворца и разорвали его на части за то, что он убил свою жену. Однако и египетские воины с точки зрения римлян ничем не лучше. Сидя в осажденном дворце, Цезарь пишет о них в «Гражданской войне»: «Они привыкли – по своего рода старой военной александрийской традиции – требовать выдачи друзей царя на смерть, грабить достояние богатых, осаждать царский дворец, чтобы вынудить повышение жалованья, одних сгонять с престола, других сажать на него». Цезарь и Клеопатра отлично слышат, какие бурные потоки клокочут у дворцовых стен. Она знает, что не особенно нравится местным, примерно так же они настроены и к римлянам. Когда Клеопатре было девять или десять, пришедший с визитом чиновник случайно убил кошку – животное, считавшееся в Египте священным [23]. Тут же образовалась негодующая толпа, которую попытался урезонить представитель Авлета: конечно, для египтянина это преступление, увещевал он собравшихся, но для иностранца же можно сделать исключение? Спасти визитера от кровожадной людской массы ему не удалось.

Авлет оставил своей дочери в наследство опасные «балансирующие качели»: удовлетворить одну сторону автоматически означало рассердить другую. Не смог угодить Риму – жди вторжения. Не смог противостоять Риму – жди восстания. (Похоже, Авлета вообще никто не любил, кроме Клеопатры. Она всегда оставалась верна его памяти, несмотря на политическую цену, которую приходилось за это платить на родине.) Опасностей было множество: тебя мог отлучить от власти Рим, как произошло с дядей Клеопатры, царем Кипра. Тебя могли запросто устранить – зарезать, отравить, изгнать, расчленить – твои же родственники. Или же могла скинуть с трона недовольная толпа, сметающая все на своем пути. (Тут тоже были вариации. Птолемея, бывало, ненавидели подданные, но обожали придворные; любили подданные, но предавала семья; презирали александрийские греки, но обожали коренные египтяне, как в случае Клеопатры.) Авлет двадцать лет окучивал Рим, а в конце концов обнаружил, что нужно было стараться понравиться своим. Когда он решил не вмешиваться в историю с Кипром, подданные окружили его дворец и потребовали, чтобы он либо выступил против римских захватчиков, либо выручал брата. Его охватила паника. Не было ли это предостережением Египту? Авлет бежал в Рим, где следующие три года выторговывал себе возвращение на трон. Именно этим трем годам Клеопатра была обязана нынешним приездом Цезаря. Хотя Авлета и не привечали в Риме, мало кто – включая Цезаря и Помпея – нашел в себе силы отвернуться от его взяток. Многие с удовольствием ссужали изгнанного царя деньгами, чтобы ему было чем эти взятки давать, и он радостно принимал ссуды: ведь чем больше становилось у него кредиторов, тем больше они вкладывались в его возвращение на престол.

На повестке дня почти весь 57 год самым злободневным вопросом был такой: как реагировать (и реагировать ли вообще) на просьбы смещенного с трона правителя. Великий оратор Цицерон втихаря проделал большую работу, чтобы провести своих соратников по этому тернистому пути, хотя «определенные люди уже заранее устроили все это дело с помощью подкупа, не без согласия самого царя и его советников»[50]. На какое-то время вопрос «завис» в сенате из-за равенства голосов. Авлет легко мог уйти в историю как растратчик и марионетка, но в Риме он, к ужасу хозяев поля, отличился упорством и мастерством в ведении переговоров. Он завалил Форум и сенат листовками. Он раздавал своим сторонникам паланкины, в которых можно было с шиком передвигаться по городу. Ситуацию осложняла борьба политиков, которых манила соблазнительная награда за оказанную ему помощь. Его возвращение на престол превратилось в проект «разбогатей быстро». В январе 56 года до н. э. Цицерон жаловался, что дело «открыто раздули и довели до высшей степени озлобления». В сенате во время его обсуждений кричали, дрались и плевались, и чем дальше, тем деликатнее требовалось решение. Чтобы не дать Помпею или какому-нибудь другому частному лицу помочь Авлету, привлекли оракула. Он предупредил, что египетского царя нельзя восстановить на троне с помощью армии, потому что это жестко запрещено богами. Сенат пошел на данную махинацию, печалился Цицерон, «не из соображений религии, а по недоброжелательности и из зависти к известной щедрости царя» [24].

То заграничное турне Авлета преподало взрослеющей Клеопатре еще один урок: не успел папаша покинуть страну, как его трон тут же захватила Береника IV, старшая из его отпрысков. Рейтинг царя у александрийцев был настолько низким, что они радостно предпочли ему девочку-подростка. Беренику поддерживало коренное население, но она столкнулась с проблемой совместного правления – позже Клеопатра, наученная опытом сестры, разберется с этим затруднением иначе. Беренике требовался соправитель в возрасте, позволяющем ему жениться. Это представляло серьезную проблему: подходящие родовитые македонские греки были в дефиците (почему-то было решено не принимать пока в расчет двух ее братьев, вообще-то лучше других годившихся на роль царей). Народ выбрал за нее: Береника вышла за селевкидского царевича, который казался ей отвратительным и был задушен через несколько дней после свадьбы. Следующим кандидатом оказался понтийский жрец, который обладал как раз двумя необходимыми качествами: он ненавидел Рим и мог сойти за аристократа. Его карьера сложилась более успешно. Он был провозглашен соправителем весной 56 года до н. э., а в это время александрийцы снарядили в Рим делегацию из ста послов, протестуя против жестокости Авлета, чтобы не допустить его возвращения на трон. Авлет отравил главу делегации, а остальных послов либо «заказал», либо подкупил, либо заставил бежать еще до того, как они успели исполнить свою миссию. По очень удобному стечению обстоятельств никакого расследования бойни – в которой явно был замешан Помпей – не последовало, что в очередной раз красноречиво свидетельствует о щедрости изгнанного из Египта царя.

Римские легионы вернули Авлета в Египет в 55 году до н. э. Солдаты были не в восторге от этой сомнительной миссии, особенно если учесть, что идти надо было по беспощадной пустыне, а потом пробираться через зыбучие пески и зловонные болота Пелузия. Авл Габиний, римский наместник в Сирии и протеже Помпея, неохотно (обещанная ему награда почти равнялась годовому доходу Египта) согласился возглавить поход – либо из собственных соображений (он боялся правительства нового мужа Береники), либо уступив натиску молодого горячего начальника конницы, который очень хотел сделать что-нибудь полезное для щедрого Авлета. Этим косматым воином был Марк Антоний, и ему еще только предстояло прославиться. Он храбро сражался. А заодно убедил Авлета помиловать предавшую его три года назад армию на египетской границе: в своем обычном стиле бездарного слабака, царь, по Плутарху, «в гневе и злобе хотел было перебить всех египтян». Со своей стороны Габиний тщательно следовал слову оракула. Он следил, чтобы Авлет входил на захваченную территорию уже после боев, чтобы нельзя было сказать, что его буквально вернула на трон армия. Тем не менее восстановившие египетского царя во власти легионы были первым римским войском, когда-либо ступавшим на землю Александрии [25].

У нас есть лишь частично сохранившееся описание его воссоединения с семьей. Первым делом Авлет казнил Беренику. Далее отыгрался на бывших приближенных: хорошенько проредил их, попутно конфискуя крупные состояния. Заменил высших должностных лиц, реорганизовал армию, которая недавно выступила против него. И в то же время раздал угодья и назначил субсидии войскам Габиния, оставшимся в стране. Те быстро «переобулись в прыжке» и стали невероятно лояльны к Египту. Это снова был тот самый неотразимый, нагруженный золотом ослик: за службу царю Птолемею платили лучше, чем за службу римскому военачальнику. Как вскоре заметит Цезарь, эти солдаты «уже освоились с александрийской вольной жизнью и отвыкли от римского имени и военной дисциплины» [26]. Сделали они это в удивительно короткие сроки. Перед смертью Помпей узнал римского ветерана в одном из своих убийц.

Надо полагать, встреча Авлета со второй дочерью после долгой разлуки была совершенно другой. Теперь, после проступка своей сестры, тринадцатилетняя Клеопатра стала первой в очереди на престол. Она уже многое усвоила, помимо декламации, риторики и философии. Можно сказать, ее политическое образование к 56 году до н. э. завершилось: она будет часто обращаться к этой главе своей жизни через десять лет. Быть фараоном хорошо. Быть другом и союзником Рима – еще лучше. Хитрость не в том, чтобы противостоять этой мощи в духе Митридата, который сделал себе имя, презирая, подстрекая и убивая римлян, но чтобы с максимальной эффективностью этой мощью манипулировать. К ее счастью, из-за своих неуемных амбиций римские политики оказались редкостными индивидуалистами. Действуя с умом, не так сложно настроить одного ключевого игрока против другого. К пройденному еще в детстве курсу «Пышность и великолепие» Клеопатра добавляет «Введение в интриги» и сдает его на отлично. Она находилась во дворце семь лет назад, когда его окружили египетские войска, готовясь дать отпор ее возвращавшемуся отцу. Теперь, в 48 году до н. э., она действует по сценарию, переданному ей отцом, и это уже вторая в ее жизни осада. Союз Клеопатры с Цезарем – прямое продолжение союза ее отца с Помпеем, с той лишь разницей, что она за несколько дней проходит путь, который занял у ее отца больше двух десятков лет.

Через пять лет после своего возвращения Авлет умер от болезни. Ему было за сорок, и хватало времени, чтобы подготовить себе преемника. Возможно, старшая из здравствовавших детей, Клеопатра, недолгое время правила с ним совместно в последние месяцы его жизни, уверенная, что – в отличие от множества ее предков, включая и самого Авлета, – ее активно готовят к принятию власти. Авлет отошел от традиции, завещав трон сразу двум отпрыскам, брату и сестре. Это могло означать, что либо Клеопатра подавала большие надежды уже в раннем возрасте, и отец думал таким образом избавить детей от борьбы за власть, либо считал их неразлучными друзьями (это вряд ли) [27]. Скорее всего, отец и дочь действительно были очень близки. Она изо всех сил старалась выразить ему признательность, даже добавила прозвище «отцелюбивая» к своему имени и сохранила его, несмотря на изменение статуса. Одним из первых ее шагов должна была стать подготовка к похоронам отца, мероприятию затяжному, пахнувшему благовониями и бальзамами, сопровождавшемуся подношениями, оглашавшемуся ритуальным плачем. Восемнадцатилетняя Клеопатра быстро и решительно вошла в спектакль на роль царицы.

Почти сразу у нее появился шанс воспользоваться мудростью отца, который по прибытии в Египет первым делом поклонился местным богам, специально проехав для этого по маленьким деревням и крупным религиозным центрам. Этим он завоевал симпатии коренных египтян, почитавших своего фараона, – в отличие от непокорных александрийцев, бесконечно испытывавших его терпение. Любой умный Птолемей строил храмы египетским богам и всецело содействовал культу. Клеопатра нуждалась в поддержке коренного населения, в том числе в виде живой силы. Задолго до ее коронации умер бык Бухис – одно из священных животных, считавшееся воплощением бога войны и родственником бога солнца. Ему поклонялись близ города Фивы в Верхнем Египте. Быка, облаченного в золото с лазурью и сверху покрытого сеткой от мух, в окружении жрецов с почестями перевозили специальной баржей с праздника на праздник. Так он жил двадцать лет, после чего его заменял новый избранник, имевший особые священные метки – белое туловище и черную голову. За несколько недель до смерти Авлета Клеопатра не упустила возможности продемонстрировать народу преемственность власти. Она, видимо стоя в полном церемониальном облачении на носу одного из кораблей царского флота, во главе пышной процессии проплыла 400 километров вверх по реке к Фивам. Все жрецы Египта собрались на берегу ради этого зрелища, проходившего в полнолуние. А рядом с «Царицей, Матерью двух Земель, отцелюбивой богиней» на отдельном плоту плыл к западному берегу Нила новый священный бык – необычный и очень сильный шаг в сторону коренных египтян. Спустя три дня Клеопатра присутствовала на церемонии посвящения быка в святилище храма, окруженная толпой чиновников и служителей культа в белых одеяниях. Этому месту суждено сыграть важную роль в ее жизни: в 49 году до н. э. она найдет здесь убежище.

Несколько раз во время своего правления царица обращалась напрямую к местным культам. Предлагала помощь при похоронах самого главного священного быка из Мемфиса. Брала на себя немалые расходы, связанные с обрядами, щедро одаривала вином, бобами, хлебом и маслом обслуживавший персонал. Без сомнения, вся эта помпа – как и необычный внешний вид юной царицы из рода Птолемеев – произвели впечатление: в 51 году до н. э. восходившую по аллее сфинксов к богато раскрашенному храму Клеопатру «лицезрели все» [28]. У нас сохранилась хроника торжества, записанная иероглифами – на особом «языке церемоний», использовавшемся с конкретной политической целью: пожалуй, лучше всего она определена как «непрекращающееся хвастовство» [29]. В первый же год правления Клеопатры стали видны ее амбиции. Имя брата царицы отсутствует в официальных документах, где он должен фигурировать в качестве первого лица государства. Нет его и на монетах того времени – царственный профиль Клеопатры красуется там в одиночестве. Кстати, эти чеканные портреты – тоже своего рода особый язык, причем единственный, на котором она может разговаривать с нами сама, своим собственным голосом, минуя римских переводчиков. И именно так она хотела выглядеть в глазах своих подданных.

Сложнее у нее шли дела на другом фронте. Потин, Ахилла и Феодот плохо ладили с этой независимо мыслящей выскочкой, рвущейся править в одиночку. И неожиданно у них появился очень серьезный союзник: могучий Нил не желал сотрудничать с новой царицей. Благополучие государства полностью зависело от речных разливов: засуха всегда вела к сокращению продовольствия и ухудшению социальной обстановки. В 51 году до н. э. Нил разлился слабо, следующий год был не лучше. Жрецы жаловались на нехватку продуктов, отчего приходилось отменять ритуалы. Деревни опустели: голодные сельские жители потянулись в Александрию. Расцвело воровство. Цены взлетели, разорение было повсеместным. В октябре 50 года до н. э., когда стало ясно, что необходимы жесткие меры, на сцене появился брат Клеопатры. К концу месяца царская чета выпустила совместный экстренный указ. Изменялись маршруты перевозки пшеницы и сушеных овощей – теперь продукты шли не в деревни, а на север. Голодные александрийцы представляли более серьезную угрозу, чем голодные крестьяне, так что никто не хотел их злить. Указ следовало исполнять старым проверенным способом: нарушителей ждала смертная казнь. Доносы приветствовались, доносчиков щедро поощряли (свободный гражданин получал треть от собственности виновного, раб – шестую часть плюс свободу). В то же время Птолемей XIII и Клеопатра предложили льготы тем, кто оставался обрабатывать землю. Во дворце в эти месяцы тоже не обошлось без кое-какого насилия. Брат и сестра, возможно, работали в тандеме на благо страны. А может быть, Птолемей всячески оттеснял сестру от трона, обрекая на голод ее сторонников и помогая своим. Экстренный указ они выпустили оба, но подпись Клеопатры шла второй.

Она уже шла по тонкому льду, и дважды в следующем году попала в ловушку, погубившую ее отца. В конце июня 50 года до н. э. двое сыновей римского наместника в Сирии приехали в Александрию, чтобы уговорить войска, восстановившие Авлета у власти, вернуться в строй – в них нуждались кое-где еще. Однако солдаты не хотели уезжать из Египта, где Авлет хорошо оплачивал их службу и где многие обзавелись семьями. Они красноречиво отклонили приглашение, убив обоих сыновей наместника. Клеопатра могла бы сама совершить правосудие, но решила порадовать Рим красивым жестом: заковала убийц в цепи и отослала их в Сирию. Такой ход, она не могла не понимать, неминуемо будет стоить ей поддержки армии. И все равно продолжала принимать непопулярные решения. Рим просил Александрию о военной помощи с той же регулярностью, с какой сам получал просьбы о вторжении куда-то во имя восстановления какой-нибудь монархии.

Эта помощь оказывалась далеко не всем, но именно для подобных случаев Авлет в свое время и заручился поддержкой Помпея, предоставив ему войска. В 49 году до н. э. сын Помпея обращается с такой же просьбой к Клеопатре, потому что его отцу необходимо подкрепление в борьбе с Цезарем. И Клеопатра честно выделяет ему зерно, солдат и флот – во время, напомним, жестокого продовольственного кризиса. Это стало ее «Кипром». За пару месяцев ее имя исчезает из всех официальных документов, а сама она спасается бегством, и через какое-то время встает лагерем в Сирийской пустыне с отрядом наемников.

Вскоре после явления Клеопатры в октябре 48 года до н. э. Цезарь переезжает с царской виллы во дворец. Каждое поколение Птолемеев пристраивало к обширному дворцовому комплексу что-то свое, великолепное и в плане дизайна, и в плане отделки. Слово «фараон» на древнеегипетском означало «величайшее домохозяйство», и уж тут Птолемеи развернулись. Одних только гостевых комнат во дворце насчитывается больше сотни. Окна Цезаря выходят на роскошный парк с фонтанами, статуями и домиками для гостей; сводчатая галерея ведет к театру, стоящему на возвышенности. По части великолепия ни один эллинистический монарх не мог соперничать с Птолемеями, постоянными потребителями персидских ковров, слоновой кости и золота, черепахового панциря и меха барса. Как правило, все, что можно было украсить, было украшено – гранатами и топазами, эмалью, прекрасной мозаикой, золотом. Кессонные потолки инкрустировались агатом и ляпис-лазурью, двери из кедра – перламутром, тяжелые ворота сияли золотом и серебром. Коринфские капители колонн покрывала слоновая кость. Дворец Клеопатры изобиловал всеми драгоценными материалами, известными тогда человеку.

В общем, Клеопатра и Цезарь устроились вполне неплохо – насколько вообще возможно неплохо себя чувствовать в осажденном здании. Хотя ни экстравагантная посуда, ни шикарные интерьеры не могут отвлечь их от очевидного: Клеопатра – фактически одинокая в этом городе – жаждет вовлечь римлянина в египетские дела. Крики протеста и улюлюканье, долетающие снаружи, уличные потасовки, свист летящих камней – все это подталкивает его к принятию решения. Самое яростное сражение происходит в гавани, которую александрийцы пытаются взять в окружение. Первым делом они поджигают несколько римских грузовых судов. Флот, одолженный Клеопатрой Помпею, уже вернулся домой. Обе стороны борются, чтобы заполучить эти пятьдесят квадрирем и квинквирем – больших боевых кораблей с четырьмя и пятью рядами весел соответственно. Цезарь не может допустить, чтобы корабли попали в руки врага, пока он ждет подкрепления, просьбы о котором послал во всех направлениях. Однако укомплектовать их людьми тоже не может. Противник серьезно превосходит его в силе и выгоднее расположен географически. В отчаянии Цезарь поджигает стоящие на якоре корабли. Реакцию Клеопатры, наблюдающей за скользящим по тросам и палубам пламенем, трудно себе вообразить. Ей некуда деться от едкого смолистого дыма, наполнившего ее сады. Огонь полыхает почти всю ночь. Возможно, именно в этом огне погибает часть Александрийской библиотеки [30]. Не может она пропустить и ожесточенную битву, предшествующую пожару, на которую сбегается поглазеть весь город: «А в Александрии все без исключения – как наши, так и горожане – перестали думать о шанцевых работах и о боях друг с другом, но бросились на самые высокие крыши, выискивая везде, откуда открывался вид, удобные пункты, чтобы следить за боем; в молитвах и обетах они просили у бессмертных богов победы для своих соотечественников»[51] [31]. Посреди неразберихи и ажиотажа войска Цезаря захватывают знаменитый маяк на Фаросе. Цезарь позволяет им немного помародерствовать, а затем ставит на скалистом острове гарнизон.

Вскоре после встречи с Клеопатрой Цезарь закончил работу, которую мы сегодня знаем под названием «Гражданская война». О нынешних же событиях – о них рассказывается в труде «Александрийская война» – он, должно быть, пишет практически в режиме реального времени. Есть предположение, что он прервался там, где прервался, – на побеге Арсинои и убийстве Потина – по причинам литературным или политическим [32]. Цезарь не мог спокойно писать о делах западной республики, сидя в восточном дворце. К тому же в данной точке повествования он хоть и коротко, но был в выигрышном положении. И, надо полагать, времени писать у него становилось все меньше, а стресса – все больше. Да, это был человек, который диктовал письма прямо со своего места на стадионе, и мог сочинить серьезный текст, длинную поэму, по пути из Галлии в Испанию. Однако убийство евнуха Потина всколыхнуло оппозицию, к которой теперь примкнули женщины и дети города. Им не нужны плетеные заграждения или стенобитные орудия: они отлично выражают свое отношение с помощью рогаток и камней. Град самодельных снарядов стучит по стенам дворца. Бои вспыхивают днем и ночью, в Александрию регулярно прибывает подкрепление, в том числе палатки и разных размеров катапульты. Гигантские баррикады, возводимые по всему городу, превращаются в укрепленный лагерь.

Из осажденного дворца Цезарь имеет возможность воочию наблюдать то, что создало Александрию и из-за чего ею так трудно управлять: безграничную изобретательность и остроумие ее жителей. Его воины в восторге и одновременно в шоке: оригинальное мышление считается прерогативой римлян, а тут александрийцы на глазах возводят десятиэтажные осадные башни на колесах. Тягловые животные перевозят эти гигантские сооружения по прямым мощеным улицам города. Особенно римлян потрясают две вещи: в Александрии все делается быстрее, а горожане, оказывается, – первоклассные подражатели. Они постоянно на шаг позади Цезаря. Как написано в «Александрийской войне», один военачальник позже вспоминал: «[Они] воспроизводили все, что видели у нас, с такой ловкостью, что, казалось, именно наши люди подражали их работе, да многое они и сами изобретали». С обеих сторон на кону стоит национальная гордость. Когда Цезарь переиграл александрийских мореплавателей в сражении, они были ошеломлены, но вскоре опомнились и бросились строить новый флот. На тайных верфях стояло несколько старых кораблей, уже непригодных к плаванию. В дело пошли колоннады и крыши гимназиумов – их бревна превратились в весла. Всего через несколько дней уже полностью укомплектованы и готовы к бою двадцать две квадриремы и пять квинквирем, а заодно и суда поменьше. Как по волшебству у египтян вдруг появились военно-морские силы, вдвое превосходившие римские [33].

Не устают римляне поражаться и способности александрийцев к хитрости и вероломству, что в разгар вооруженного конфликта можно расценивать как высшую похвалу. Словно желая оправдать эту репутацию, бывший наставник Арсинои Ганимед, ныне новый царский командующий, отправляет своих людей рыть глубокие скважины: они осушают подземные хранилища пресной воды и заполняют их морской водой, пить которую невозможно. (Ганимед может знать, а может и не знать, что такой же трюк в свое время Цезарь использовал в борьбе с Помпеем.) Римляне в панике. Не лучше ли немедленно отступить? Цезарь успокаивает своих бойцов: пресная вода должна найтись неподалеку, около океанов всегда есть ключи. Один из них бьет прямо под стенами дворца. Что касается отступления, то это не вариант: легионеры не смогут добраться до своих кораблей живыми. По приказу Цезаря всю ночь роется траншея, и это правильное решение: доступ к питьевой воде быстро восстановлен. Однако верным оказывается и другое. Александрийцы обладают острым умом и неограниченными ресурсами, а главное – самой серьезной мотивацией: они бьются за свою независимость. У жителей города сохранились очень неприятные воспоминания о Габинии, том самом военачальнике, который вернул Авлета на трон. Не сумей они сейчас выгнать Цезаря – и Александрия станет римской провинцией. Цезарю остается лишь убеждать своих людей сражаться с таким же азартом.