Тёща сюда въехала в шестидесятых. Была у них какая-то семейная легенда насчёт переезда. Пару раз за столом Грибов слышал. Вроде бы дом этот построили еще в начале двадцатого века, до революции. Он чуть ли не первый кирпичный здесь. Какая-то Надина пра-пра-бабка что ли жила. Потом всю семью вывезли в Ростов, а одна родственница осталась, стерегла. Большевиков пережила, раскулачивание, потом войну. После войны как раз тещины родители тут поселились, пожили немного и тоже уехали.А уже потом Зоя Эльдаровна вернулась.У них фотографии имеются, где теще моей местный чиновник торжественно вручает ключи. Мол, за верность традициям и все дела. Не помню точно.

Грибов прошелся по двору, скрипя снегом. За высоким кирпичным забором не было видно соседнего двора, но оттуда проникал тусклый фонарный свет. Ветер подвывал и кусал холодом за щеки. Непривычно тихо было здесь. Словно ночь отрезала от всего остального мира и этот двор, и пустующий дом. Ни машин, ни людей, никаких звуков из-за забора.

Торопливо поднялся по оледенелым ступенькам, отворил дверь, зашел внутрь дома. Где-то справа был выключатель, ага. Крохотная прихожая с вешалкой, а сразу за ней кухня — газовая плита, диван, небольшой пузатый телевизор на холодильнике. Обои белые, с ромашками. Грибов прошел, не разуваясь, в полумраке, на ходу набрал по телефону Надю. Она долго не брала трубку — ну, точно уснула! — потом спросила тихим уставшим голосом:

— Приехал?

— Я уже здесь. Тебя плохо слышно.

Он прошел из кухни в просторную комнату — гостиную. Пол здесь был выложен серым кафелем, стены выбелены, на окнах воздушные прозрачные занавески. Старый сервант в углу, с советских еще времен — внутри хрустальные гарнитуры, фотографии внучек в рамках, Надино фото размером с лист А4. На фото Наде лет шестнадцать, не больше. Веснушки, челка, яркие губы, все дела…

— Как ты там?

— Опознал обоих. Жуткое зрелище. Расскажи, что где. Хочу убраться отсюда скорее.

— Ты в гостиной?

— Точно.

— Иди к двери справа, где выход к лестнице на второй этаж. Там дверь в ванную с туалетом. Сразу за ней еще одна комната, вроде кладовки, увидел?

Грибов толкнул плечом дверь, вышел в узкий коридор с полом, укрытым линолеумом, мимо массивной деревянной лестницы с перилами, увидел сначала дверь с матовым стеклом — ванная, и следом еще одну дверь. Открыл ее, нащупал выключатель. Точно, кладовка. Низкий потолок, лампочка болтается. Вдоль стен полки, заваленные разнообразным хламом. Коробки от микроволновки, от чайника, от телевизора, какие-то еще… стопки старых книг, пыльные вазочки, кружечки, рюмочки. Кладбище ненужных вещей.

— И где тут что? — Грибов брезгливо взял двумя пальцами глянцевый журнал «Жизнь» от две тысячи пятого года. Обложка была покрыта толстым слоем влажной липкой пыли.

— Поищи по полкам, должна быть такая коробка бархатная, темно-красного цвета. Если ничего не изменилось.

— Темного-красного… тут все темно-пыльного цвета… Ты уверена, что за шестнадцать-то лет твоя мама не купила другую коробку?

— Уверена. Она та ещё консерваторша была…

Раздражала пыль, раздражала качающаяся лампа, от которой тени скакали по стенам, словно бешеные.

— На видном месте должна быть.

Точно. Коробка лежала на стопке пожелтевших распухших газет. Грибов взял её одной рукой, стащил крышку.

— Паспорт вижу, ага, свидетельство о рождении, пенсионный… медалька какая-то…