III

Прежде чем приступить к изложению событий, решивших судьбу западного Кавказа, я полагаю нужным очертить особенный характер Кавказской войны, то необыкновенное соединение всякого рода материальных и нравственных препятствий, о которое в продолжение полувека сокрушались усилия могущественной империи. Упорство сопротивления превзошло все ожидания. До 1830 года Европа была убеждена в неодолимом превосходстве своего оружия над остальным миром. Обучение азиатцев регулярному строю, принятое впоследствии, нисколько не поколебало этого убеждения; регулярные полки, персидские, турецкие и индийские, так же не могли выдерживать натиск европейцев, как в прежние времена Не могли выдерживать его азиатские скопища. Оказалось, что решительный перевес европейских войск зависел не только от их тактического превосходства, но еще более от неизмеримого превосходства нравственного. Естественно, что ввиду таких результатов остальной мир казался как бы безоружным пред Европой; его считали неспособным к серьезному сопротивлению, и Потому в тридцатых годах алжирская война чрезвычайно всех удивила. Свидетели и участники наполеоновских войн не могли понять, каким образом французская армия не может одолеть сопротивление полудиких горцев и кочевников, каким образом даже победы ее остаются бесплодными, как сегодняшний успех нисколько не облегчает успеха на завтра, как занятие каких бы то ни было пунктов не усмиряет страны, между ними лежащей. После полутораста лет сокрушительного превосходства европейцы встретили наконец вне своей части света серьезных противников и стойкое сопротивление. Дело было совершенно новое, но объяснялось просто. Посреди растленных государств азиатского мира, известных до того Европе, сохранились кое-где, в малодоступных местностях, обрывки древних населений, которых не коснулась язва, отравившая Восток; племена простые, воинственные, сильные именно отсутствием всякой централизации, которых потому невозможно было сокрушить одним ударом, а приходилось покорять человека за человеком. Люди эти мужеством равнялись европейцам, а превосходство регулярного оружия оказывалось часто бесплодным в дикой местности, где нельзя было действовать сомкнутым строем. Прошло много времени, пришлось претерпеть много неудач, прежде чем применились к новым условиям войны. Кавказ, так же как и Алжирия, был в военном отношении открытием особенного рода; мы встретили здесь азиатцев, которые, как воины, были вовсе не азиатцами; да кроме того, – такие сложные местные условия, что они сбивали с толку самых опытных военных людей. Надобно вспомнить еще, что Алжирия только миниатюра Кавказа. В нашей Алжирии все, и природа, и люди, далеко переросли размеры французской. Там – основанием всем действиям служило море; у нас – нужно было все перевозить степью; там – приморская равнина, на которой регулярное войско сохраняло свои преимущества, а за нею узкая полоса Атласа, не достигающая высотой даже второстепенных отрогов Кавказа. Главный горный центр Алжирии, Большая Кабилия, в которую французы не решались вступить прежде чем не было покорено все вокруг, несмотря на свое название, не больше, чем отдельная группа Табасарани и Кайтага, которую мы даже не покоряли, которая пала сама, как только был побежден восточный Кавказ.

С кавказских вершин падают ледяные завалы, не уступающие массою любой горе Атласа; вместо алжирских рощ скаты Кавказа осеняются темными первобытными лесами, в несколько десятков верст ширины и в несколько сот верст длины. Тут есть соседние страны, до того разъединенные вечными снегами, целою Лапландией поднявшеюся в небо, что они совсем не знают одна другой. Всегда обледенелые перевалы; долины до того глубокие, что целый день нужно спускаться ко дну их; горные реки, увлекающие каменные глыбы, как булыжник, и такой ширины, что через них нельзя перекинуть другой мост, кроме веревочного; тысячи котловин, в которые можно проникнуть только по козьей тропинке, висящей между небом и землей, – вот театр действий кавказской армии, театр, имеющий 1200 верст длины от Черного до Каспийского моря и с лишком 200 верст ширины. Кавказские горцы во столько же грознее алжирских арабов и кабилов, во сколько окружающая их природа громаднее африканской. Достаточно указать на один факт. Никогда алжирцы не могли взять, сколько ни пытались, ни один блокгауз, ни одну деревянную башенку, защищаемую двумя десятками солдат. Кавказские горцы брали крепости, где сидел гарнизоном целый батальон, обрекшийся на смерть и бившийся до последнего человека. Русские встретили на Кавказе соединение всех препятствий в людях и в природе, какие только можно представить, точно Кавказ был нарочно устроен на северном рубеже Азии, чтобы навеки оградить эту часть света. С южной подошвы Кавказа начинается уже коренная – растленная и беззащитная Азия.

Покорение кавказских гор, как восточных, так и западных, требовало великого таланта, необычайной энергии со стороны руководителей, и не только мужества и опытности, но еще безграничного самопожертвования со стороны войск. Всякий благоразумный человек может рассудить, легко ли было исполнение дела, на которое бесплодно истощались, в продолжение сорока лет, постоянно возраставшие усилия громадной империи, несмотря на решительную волю правительства кончить как можно скорее. В течение трех десятилетий несколько раз подвигались мы вперед и были вынуждены отступать перед отчаянным и часто очень искусным сопротивлением неприятеля. Можно положительно сказать, что в 1856 г., когда началось непрерывное семилетнее наступление, заключившееся ныне безусловным покорением гор, мы стояли в том же положении, в каком застала нас персидская война[34], не подвинувшись ни на шаг вперед. Неприятель же в это время сделал огромные успехи: развил силы, каких никогда не предполагали в нем, приобрел твердую уверенность в себе, и на долю кавказской армии выпало совершить дело в десять раз труднейшее, чем было оно вначале.

Русская печать мало говорит о Кавказе, не зная его; но по этой же причине в ней раздаются по временам голословные приговоры кавказским событиям. Не раз уже мне случалось читать отрывочные суждения об истощении горцев, о панике, распространившейся между ними после восточной войны, облегчившей их покорение. На деле мы не видели ничего подобного; горцы сопротивлялись, сколько стало их сил. Еще в 1863 г. горец, случайно отрезанный от своих и окруженный целым отрядом, не сдавался и умирал с оружием в руках. Горские скопища были так же многочисленны, как прежде. Если под конец ими действительно овладела паника и они сдались массой, то потому только, что были доведены до невозможности защищаться. Не знаю, было ли бы в тридцатых или сороковых годах встречено сопротивлением или нет исполнение военных планов князя Барятинского и великого князя Михаила Николаевича. Но знаю наверное, и весь Кавказ знает, что если бы мы действовали в последнее время, как в тридцатых или сороковых годах, Кавказ еще долго не был бы покорен.

Особенности Кавказской войны были так резки и многочисленны, что постоянно смущали, можно сказать – сбивали с толку опытнейших генералов, заслуживших справедливую репутацию в европейских войнах. Вопрос «Что делать, чтобы нанести противникам решительный удар?» долго стоял неразрешимою загадкой. Люди знают только две системы наступления в неприятельскую землю: быстрое вторжение, с тем чтобы побить действующие силы врага и захватить главные центры его земли, причем сопротивление должно пасть само собою, и методическую войну, в которой шаг за шагом обрывают неприятельскую землю, утверждаясь прочно в завоеванных частях, и оттесняют противника от окружности к центру, пока наконец не доведут его до бессилия. Обе системы испытывались в Кавказской войне и долго не приводили ни к какому результату. Ичикеринская экспедиция, например, принадлежала к системе вторжения. Наши войска ринулись массой в горы, с целью занять резиденцию Шамиля и другие пункты, считавшиеся самыми важными. Частная цель экспедиции была достигнута, но вместе с тем оказалось, что подобный успех не ведет ни к чему. Нравственного потрясения подобное занятие не производило, потому что неприятель знал, что чем дальше мы зайдем, тем скорее должны будем воротиться. Материальных результатов также не могло быть, потому что нашему отряду принадлежало только место, на котором он стоял. Пройденное пространство смыкалось за нами враждебным поясом: за сто сажень в сторону от лесной дороги, по которой вытягивалась колонна, неприятель был в безопасности. Углубившись в горы, мы не могли оставаться в занятых пунктах, так как неприятель стоял на наших сообщениях; самая страна не представляла никаких средств для продовольствия войск, а посылать за провиантом отдельные колонны, в виду горцев, стороживших каждый шаг наш, значило по большей части посылать их на гибель, как неоднократно доказал опыт. Вторжения в горы, даже с многочисленным войском, постоянно оказывались бесплодною военною прогулкой, стоившею каждый раз нескольких тысяч жертв. С 1846 года приняли систему методического, постепенного завоевания. Но тут явилось другое затруднение. Как только мы начали действовать по такому плану, сосредоточивая массу подвижных войск на одном пункте, неприятель, небеспокоимый на остальном протяжении своих пределов, мог также противопоставить нам все свои силы, и за обладание спорным пунктом возгоралась борьба, стоившая непомерных жертв; с 1847 по 1849 год осада одной деревни занимала все лето. Мы брали подряд горские аулы, зная, что за ними откроются ряды новых аулов, из-за которых прольются новые потоки крови. Завоевание Кавказа по этой системе приходилось рассчитывать геологическими периодами. Но надо было подумать, что покуда эта домашняя борьба раздирала недра Кавказа, русское владычество в крае зависело от всякой случайности.

Между тем Кавказская война, каковы бы ни были ее особенности, не была чем-нибудь совершенно исключительным; она требовала только, чтоб общее, всем известное дело верно применялось к местным обстоятельствам, как во всякой войне. Только применение было здесь гораздо труднее, чем где-нибудь. Влияние местных обстоятельств так усложняло дело, что установление верно соображенной системы действий требовало большого таланта, прочного опыта и сильного характера, условия, которые не так часто соединяются в одном лице; требовало неуклонной энергии, неотступной последовательности исполнения в продолжение семи лет, что случается еще реже. К счастью, все это осуществилось.

Два главнокомандующих, из которых один начал, а другой кончил эту войну, действовали как один человек, с тою же энергией, не отступая ни на шаг от принятого раз плана завоевания – пример едва ли не единственный.

При этих же условиях нужен был для покорения гор только определенный срок времени, как очевидно доказало событие.

При несомненном тактическом превосходстве с нашей стороны, каждый раз, когда мы знали положительно, что хотим делать, а потому заранее соображали средства с целью, мы всегда могли дойти куда хотели; могли на походе очищать местность, рубить просеки, разбрасывать дороги, строить укрепления, одним словом, раскрывать неприятельскую страну так, чтобы впоследствии можно было проходить ее без больших усилий; неприятель, лишенный своих естественных прикрытий, должен был или покориться, или бежать дальше в горы. Частной цели похода можно было всегда достигнуть на известном, ограниченном пространстве. Но в то же время было очевидно, что расчистить все ущелья, занять все аулы такой обширной страны – это превосходило средства самой многочисленной армии или требовало веков для своего исполнения. Вопрос о покорении Кавказа сводился, стало быть, на чисто стратегический и состоял в том, чтобы, не раздробляя сил и не рассыпаясь в достижении частных целей, важных только в глазах местных начальников, уметь отыскать самые чувствительные для неприятеля места и бить в них массой. Надобно было выбрать такие стороны для наступления, такие линии для движения внутрь неприятельского края, овладение которыми наиболее бы разъединяло и стесняло врага, нам же позволяло бы действовать сосредоточенными силами, наивернее бы обеспечивало последующие движения. Для того чтобы приступить к покорению гор, надобно было обдумать с достаточною верностью, заранее, все шаги, от первого до последнего, потому что покуда горцы держались стойко, невозможно было думать об изменении операционных линий; надобно было держаться принятого направления. В горах и лесах дорога прокладывается медленно, особенно когда все надобно было везти с собою, до последнего сухаря и до последнего гарнца овса; ошибочный выбор направления одного только отряда стоил бы года потерянного времени и многих напрасных жертв. Чтобы достигнуть цели, надобно было не ошибаться и видеть за несколько лет вперед. Верное стратегическое направление было не только главным, но исключительным условием успеха. Но в этом и состояло затруднение. Смотря на карту Кавказа – рябит в глазах. Трудно разглядеть что-нибудь в этом лабиринте ущелий и хребтов, в этом хаосе скал и лесов, где для перехода в несколько верст из одной долины в другую надобно справляться не только о дороге, но еще о времени года, о часе дня, когда можно пуститься в путь, – где все условия движений войск, сообщений и продовольствия представляются в несравненно более сложном виде, чем на каком-либо другом военном театре. Стратегия и на Кавказе оставалась стратегией, только труднее она давалась. Не одни глаза, изрядно разбиравшие войну по карте Европы или Персии с Турцией, теряли эту способность, глядя на пеструю карту Кавказа.

Кроме большого таланта, война эта требовала необыкновенной энергии. Непременным условием для успеха было действовать безостановочно. Имея дело с неприятелем, силы которого состояли не в армии, а в самом населении, во всех взрослых людях, мы должны были заставить его постоянно быть под оружием, чтоб отнять у страны работников, а стало быть, и средства к довольствию и возможность постоянно содержать сильные сборы пред нашими аванпостами. В прежнее время горцы, вообще очень умеренные в своих нуждах, имели время обеспечить себя на весь год и потом шли против нас не только бодро, но весело. Война принимала вид какого-то турнира, потешавшего обе стороны. Совсем другой характер получила она, когда мы пошли вперед не останавливаясь. Постоянно оттесняемые нашим наступлением, не имея времени работать в поле, теряя каждый месяц часть своих пашен и пастбищ, выгоняемые зимой на мороз с семействами, горцы стали видеть в войне уже не удалую потеху, а бедствие. Непрерывное наступление русских отрядов заставляло горские общества отодвигаться все дальше в глубь самых высоких и бесплодных гор, как сделало бы медленное, но постоянно поднимающееся наводнение. Безустанное преследование, возрастающая нужда, гибель семейств и больше всего очевидность, что положение это каждый день будет становиться все хуже, сломили наконец сопротивление горцев. Но для того чтобы довести их до такого сознания, надобно было совершить вещь беспримерную в военной истории – вести семь лет сряду непрерывное наступление, без одного дня отдыха, и это буквально. Вторую половину войны против черкесов Кубанской области, с 1861 года до лета 1864-го, нельзя даже делить на кампании; она вся была одною четырехлетнею кампанией, не ослабевавшею ни в какое время года, ни в мороз, ни в слякоть. Зато черкесские племена не успели даже заключить между собою твердый союз, сколько ни хлопотали о том, и пали отдельно под нашими ударами; зато объявление Англии, что она не признает русского владычества на Кавказе, обращено в ничто быстротой наших успехов, как признался Пальмерстон в полном парламенте[35]. Читатель не военный, не совершивший сам многих походов, не поймет, что значат семь лет непрерывной кампании, в продолжение которой войска постоянно на биваке под открытым небом, постоянно в бою, на марше или на работе с заряженным ружьем, не видя ни кровли, ни оседлой семьи; семь лет такой жизни, что, промокши под холодным дождем, нельзя высушиться иначе, как дождавшись солнечного дня, и семь зим, в продолжение которых ни разу не случится ощутить теплоту всем телом разом, а приходится греть перед костром грудь, покуда стынет спина, и потом греть спину, оставляя стыть грудь; в промежутках боя рыть мерзлую землю или под полуденным солнцем таскать на себе бревна, считая отдыхом только те часы, когда служишь мишенью горским винтовкам. К таким тягостям и к такому самоотвержению способен в свете только русский солдат. Но чтобы заставить даже русского солдата вынести подобную жизнь, нужно было начальникам всех степеней делить ее с ними, не жалея себя, а главное, нужно было верно рассчитать каждый час и каждую подробность этого исполинского труда, чтобы не продлить срока дальше меры человеческих сил и не положить армию лоском прежде достижения цели. В этой войне нельзя было ошибаться безнаказанно ни в материальном расчете труда, ни в чисто военных соображениях; каждое ружье и каждый топор надобно было поставить на своем месте и в свое время; каждую подробность надобно было предвидеть заранее и неусыпно наблюдать за ее исполнением. Без напряжения всей энергии, к какой только способен человек, от главнокомандующего до солдата, нельзя было ожидать успеха. Только такою ценой мог нам достаться Кавказ, прежде чем какие-нибудь случайные обстоятельства не перевернули всего положения дел.

Кроме того, для успешности действий нужно было изменить сверху донизу весь порядок распределения сил и управления кавказской армии. В 1856 году кавказский военный театр представлял странную мозаику, в которой отражались все прежние системы, брошенные в теории, но оставившие следы свои во всех учреждениях и в самом подразделении края. Устройство армии выражало таким образом потребности не настоящего времени, а давно минувших лет. Почти весь подгорный край был разбит по управлению на мелкие клетки, подчиненные, каждая, особому независимому начальнику; так что, несмотря на огромную численность войск, мы ни в одном пункте не были достаточно сильны ни для настойчивого наступления, ни даже для надежной обороны в некоторых крайних случаях; соперничество между местными начальниками заставляло каждого из них рассчитывать только на свои силы: общие начальствования, как, например, командующего войсками на кавказской линии, стали не более как нарицательными. Действительное распоряжение всеми мелочами войска и управления сосредоточилось в главном штабе, который не имел возможности следить за правильным ходом такого множества разнообразных дел. Естественно, подобная организация власти не могла не отзываться на деле бессвязностью действий. Наконец, не было никакого общего плана для управления покорными и вновь покоряющимися горцами для уравновешивания различных общественных элементов, боровшихся в среде их, элементов, из которых одни были благоприятны, другие враждебны нам и к которым мы не могли, не должны были относиться равнодушно; тем более что состояние мирных имело величайшее влияние на умы непокорных, на степень ожесточенности их сопротивления. Мы действовали одною силою оружия, без политики и оттого везде встречали только врагов и ни одного доброжелателя, хотя все люди старого порядка между горцами, подавленные, но еще не вконец уничтоженные мюридизмом, могли представить нам значительную точку опоры.

С 1856 года направление в делах изменилось разом, и оттого все пошло иначе. Князь Барятинский испросил новое разделение края на самостоятельные районы, вполне соответствующие топографии страны и стратегическим целям, наделенные средствами для независимого действия в обширных размерах, и вверил их опытным начальникам, поставленным в возможность и потому обязанным неукоснительно содействовать исполнению общего плана. Новым положением обязанности были распределены сообразно с ответственностью, так, чтобы каждый, по возможности, утверждал своею подписью только те дела, в которые он мог вникнуть и за которые потому должен был серьезно отвечать. Вместо отрывочных экспедиций предшествовавшего времени началось общее, непрерывное наступление, отчего вдруг явно выказалось преимущество постоянной армии перед скопищами горцев, которые не могли выдерживать слишком продолжительных походов, потому что должны были сами содержать себя полевою работою. Положено основание разумной системы управления покорными, обеспечивавшей их участь и вследствие того привлекшей к нам те элементы в горском союзе, которые не были непримиримо враждебны, как ясно выказалось при покорении Чечни, а потом и в Дагестане. В то же время глубоко задуманная стратегическая система, состоявшая в том, чтобы, наперекор установившимся мнениям, обойти с тыла неприступный Дагестан, о который до тех пор тщетно разбивались наши усилия, проникнуть в незащищенную глубину его со стороны более доступных чеченских гор и потом покончить все одним сильным и верно рассчитанным ударом – увенчала наши надежды. Половина неодолимого Кавказа была покорена. Но оставалась еще другая половина, к которой до тех пор, можно сказать, еще не приступали. Путь к покорению западного Кавказа казался еще более загадочным, чем к покорению восточного. Князь Барятинский установил в общих чертах план этого нового завоевания, но не успел еще приступить к исполнению, как здоровье его, подорванное трудами боевой и постоянно напряженной жизни, которой он посвятил себя с молодых лет, пошатнулось. Но судьба уже приговорила конец этому тяжкому испытанию России. Дело на Кавказе не остановилось. Новый главнокомандующий великий князь Михаил Николаевич осуществил с редкою последовательностью и твердостью надежды князя Барятинского и навеки установил русское владычество на кавказском перешейке.

Россия может гордиться покорением Кавказа не только как великим государственным успехом, но еще более как подвигом нравственным, дающим меру того напряжения всех душевных сил, какого она может ожидать от сынов своих. Кавказская армия и ее предводители показали себя достойными друг друга. Кавказский солдат явил свету соединение всех качеств несравненного воина, вызывавшее искреннее удивление иностранных офицеров, заезжавших в наши отряды; и кроме того, ту непреклонную твердость в борьбе с людьми и с природой, тот будничный, никогда не изменяющий себе героизм, которые несравненно надежнее воспламенительности и энтузиазма и в хороших руках делают армию наверное непобедимою. С другой стороны, эти образцовые войска были употреблены в дело бесспорно наилучшим образом. Редко случается видеть трудные предприятия, исполненные с совершенным знанием дела, в которых каждый шаг соответствует задуманной цели, без поправок, без оглядок, без напрасной растраты сил; в которых каждая подробность исполнения сознательна и ничего не предоставлено случаю. Таковы были последние семь лет Кавказской войны. Мы можем быть уверены, что Европа подтвердит это заключение, когда история этой войны будет изложена систематически. Подобные исключительные эпизоды вполне сознательного, безупречно искусного управления великим общественным делом встречаем с удовольствием даже в чужой истории; в отечественной же они укрепляют душу, потому что могут служить залогом справедливой доверенности народа к своим силам.

IV

В 1859 году пал восточный Кавказ. Средние горы между Тереком и Кубанью, заселенные наполовину христианскими племенами, были покорены еще при Ермолове и князе Паскевиче. Оставалась независимою только нынешняя Кубанская область, страна очень обширная – от верхней Кубани почти до Керченского пролива; населенная двумя воинственными и хищными народами – адыгами (которых мы прозвали черкесами) и абадой, всего в числе около полумиллиона душ[36], кроме покорных, живших между Лабой и Кубанью. Закубанское население делилось на четыре главных племени и несколько мелких. Четыре главных были: 1) абадзехи, занимавшие центральное положение по северному склону хребта от истоков реки Белой до Шебша; 2) шапсуги, на запад от абадзехов, до реки Адагума на закат и до реки Псезуапсе на полдень, по обоим склонам хребта; 3) натухайцы еще западнее, в треугольнике между Адагумом, Кубанью и морем; 4) убыхи на южном склоне хребта против абадзехов, между реками Псезуапсе и Мзымтой. Мелкие общества жили рассеянно вокруг этих больших: бжедухи между абадзехами и средней Кубанью; мохоши, егерухаевцы, темиргоевцы, бесленеевцы и другие адыгские племена между Белой и Лабой, перед нашею военною линией, прикрывая собою абадзехов. Горная полоса между покорным Карачаем на истоках Кубани и истоками Белой занята была абазинцами разных наименований. Наконец, пространство между Убыхскою землей и Абхазией заселяли несколько мелких обществ абхазского происхождения: джигеты, пеху, ахчипсхоу, аибга. Непокорные горцы владели тремя стами верст морского берега, и потому доступ в их страну был открыт целому свету. Наши силы в Черном море, после размера, данного им парижским трактатом, были далеко не достаточны для того, чтобы держать восточный берег в действительной блокаде. Все недруги России широко пользовались таким положением дел. Турция официально признавала кавказских горцев русскими подданными, но им самим постоянно твердила другое. Турецкие начальство позволяло приезжим горцам обращаться к себе, как к законной власти; турецкие эмиссары наполняли закубанский край; каждый паша, назначенный в одну из прибрежных черноморских областей, считал непременною обязанностью написать прокламацию к горцам; турецкие пароходы подвозили к кавказским берегам шайки авантюристов, составлявшиеся в Константинополе из разных национальностей и партий, враждебных России. Общественное мнение в Англии поощряло эти противозаконные поступки. Посредством этих английских складчин, несколько раз были заготовляемы для горцев материальные запасы, нарезные пушки, порох и проч. На английские деньги и под турецким покровительством главными действователями были, разумеется, поляки. Предполагалось даже сформировать польские войска на кавказском берегу, и с этою целью в 1861 году был выгружен в Туапсе склад польских национальных мундиров, амуниции и ружей; думали набирать полки из дезертиров-поляков кавказской армии под предводительством прибывших эмигрантов. Однако ж дезертиры не явились; а горцы растащили заготовленные склады; шайки флибустьеров, высаженные на кавказский берег, таяли и разбегались. Тем не менее все, что можно было задумать зловредного против России, было задумано и отчасти исполнено. Европа знакомилась понемногу с непокорным Кавказом. В случае войны надобно ждать с этой стороны самых серьезных покушений.

Усилия недругов России парализовались покуда безладицей, царствующей у закубанских и береговых горцев. Народы эти, имевшие прежде сильную аристократическую организацию, свергли с себя власть дворянства несколькими последовательными восстаниями, начавшимися с конца прошлого столетия, и не успели выработать новое общественное устройство[37].

Каждый свободный человек делал что хотел, не признавая над собою власти; у них, как в польской республике, одиночный голос равнялся по праву с приговором всего общества. Решения народных собраний оставались без действия вследствие укоренившейся анархии. Все, что могло общество сделать против непослушного лица, состояло в том, что оно лишало его покровительства круговой поруки, объявляло вне закона, определявшего цену крови; но так как горцы связаны родовым началом и многочисленные фамилии, на которые они делились, считали себя солидарными относительно каждого из своих членов, несмотря ни на какие народные постановления, то объявляемый вне закона нисколько не заботился о приговоре; поддержка многочисленных родных, из которых каждый должен был мстить за него, была достаточною порукой за его безопасность. Очевидно, что при таком общественном устройстве, или, лучше сказать, отсутствии устройства, между племенами также не могло существовать никакой политической связи. Самое существование племени обусловливалось только сознанием кровного единства, тем, что составлявшие его фамилии считали себя родственными и смыкались между собой в более тесный круг. Сверженное дворянство находилось не в одинаковом положении у разных племен. Вообще оно утратило все свои привилегии и обязательно ничего не могло требовать от народа, кроме некоторых церемоний, этикета, строго удержавшихся в обычае. Политически оно ничего не значило; но в иных племенах за дворянами оставался еще блеск старинного имени и сохранилась некоторая доля нравственного влияния; в других же племенах, как, например, у бжедухов, дворяне были изгнаны из аулов, отчуждены от народа и должны были жить особо поселками. Одно только право, худшее изо всех, прошло у закубанцев без изменений через все перевороты: право крепостное. Треть народа была в рабстве. Всякий свободный человек мог иметь рабов, а дворянин не мог существовать без них, потому что личный труд считался для него стыдом и клал пятно на весь его род. Богатство значительных фамилий мерялось исключительно числом рабов.

Во время высшего своего могущества Шамиль пытался подчинить закубанцев своей власти. Старания его долго оставались бесплодными. Агенты его не могли привести с собой войска, так как Закубанье отделялось от восточных гор обширною страной, давно покорною русским; проповедь мюридизма также не имела большого влияния на людей, оставшихся и до сих пор мусульманами только по имени; общественная анархия, неприкосновенность личного права, долго препятствовали соединению черкесов в каком бы то ни были смысле. Но последний из агентов Шамиля, наиб его Мегмет-Аминь, был счастливее своих предшественников. Он ловко воспользовался неурядицей и племенным соперничеством между горцами и составил себе сильную партию между абадзехами; потом был выгнан оттуда и укрылся у убыхов, которые хотя не покорились ему ни в этот раз, ни впоследствии, но дали вспомогательное войско, с помощью которого он поддержал свою партию у абадзехов и заставил, наконец, этот народ признать свое верховное начальство. До падения Шамиля и последовавших затем событий Мегмет-Аминь властвовал, хотя в довольно ограниченном смысле, на пространстве от Шебша до Лабы, над абадзехами, бжедухами и мелкими абазинскими обществами, жившими на восток от Белой. Он пытался основать религиозное мюридское государство по образу шамилевского, но не достиг этого идеала даже наполовину. Мюридизм, с его все поглощающим и все заменяющим фанатизмом, не привился к закубанцам. Казни, совершенные Магмет-Аминем, были не жертвоприношениями, как казни Шамиля, пред божественною властью которого жертвы сами склоняли голову, а нечаянными убийствами. При содействии своей партии Мегмет-Аминь добил политически остатки черкесского дворянства, ввел у абадзехов некоторые обрядности мюридизма, взыскивал положенную шариатом духовную подать на мечеть и собирал войско против русских: этим ограничивалась его власть. Впоследствии распространение проповедей его стало оказывать влияние на шапсугов с натухайцами и теснее связало их в сопротивлении против нас; может быть, власть Мегмет-Аминя расширилась бы понемногу; но Турция, считавшая первым интересом поддерживать на Кавказе непокорных горцев, сама же сделала непростительную ошибку против своей политики, выставив Мегмет-Аминю соперника в лице натухайского князя Сефер-паши. Человек этот, имевший когда-то влияние между соплеменниками, жил уже около тридцати лет в Адрианополе. Турецкое правительство, не довольствуясь тем, что мюриды признавали верховный имамет султана, желало более действительной власти над черкесами; во время восточной войны оно выкопало этого человека и с титулом паши отправило его к черкесам. Униженное закубанское дворянство ухватилось за эту новую власть, в надежде восстановить сколько-нибудь свои права. В короткое время Сефер-паша приобрел начальство, впрочем, более номинальное, над шапсугами и натухайцами. Между ним и Мегмет-Аминем произошла междоусобная война, имевшая следствием окончательное ослабление авторитета и того и другого. По смерти Сефер-паши сын его не наследовал мимолетных прав его. Над Мегмет-Аминем, власть которого была уже потрясена этим соперничеством, разразилось, кроме того, падение Шамиля со всеми своими последствиями. Мегмет-Аминь был только наибом своего имама. С падением последнего иссякал источник его власти, или он должен был сам принять звание имама, полновластного повелителя, в самое неудобное время, когда даже присвоенные им права наибства расшатались от междоусобия. Новый Шамиль находился в самом неопределенном положении в ту именно минуту, когда все свободные силы кавказской армии собирались на Кубани для решительного наступления. Он ухватился за первый представившийся предлог, чтобы выйти из этого положения; последствием чего был достаточно известный договор с абадзехами. Чрез год потом Мегмет-Аминь покинул бывшее свое наибство и переселился в Турцию, награжденный русскою пенсией. Турецкое правительство добилось своими интригами только того, что закубанские горцы, предмет самой тревожной его заботливости, остались в критическую минуту, когда на них готовы были обрушиться все силы кавказской армии, более разъединенными и несогласными, чем когда-нибудь.

Усилия империи для покорения Закубанского края начались немедленно после присоединения его от Турции по Адриано-польскому трактату. До тех пор ходили иногда набегом в Черкесскую землю в отместку за набеги горцев, и дело тем ограничивалось. Война открылась походом под личным начальством главнокомандующего кавказским корпусом князя Паскевича в 1830 году. С тех пор, в продолжение восьми лет, главные силы действовали постоянно в земле черкесов. Наступление производилось с суши и с моря. Со стороны Кубани войска исходили всю черкесскую лесную плоскость и даже часть гор от Геленджика к Анапе; сожгли много аулов, на другой же день отстроенных вновь; основали несколько укреплений, скоро покинутых, потому что снабжение их продовольствием через неприятельскую землю отвлекало слишком много сил; потеряли множество людей и не достигли даже малейшего результата. Второй, третий, десятый поход в те же места встречал то же сопротивление, от того же неприятеля, жившего в тех же местах. Блестящие походы генерала Вельяминова, блестящие в тактическом отношении, как военная школа, остались совершенно бесплодными относительно цели и оставались бы такими, если б повторялись еще двадцать лет, по самой сущности дела, как я старался изобразить ее в предыдущем письме. Со стороны моря наши войска заняли постепенно, с содействием черноморского флота, устья главных ущелий восточного берега и выстроили ряд приморских укреплений. Наступление со стороны моря оказалось столь же безуспешным, как и со стороны суши; шестнадцать батальонов, расставленные вдоль берега в семнадцати укреплениях и фортах, не могли сделать шага за бруствер, таяли от болезней и, не принося никакой пользы, могли считаться как бы не существующими в итоге кавказских сил. Появление неприятельского флота в Черном море заставило поспешно отозвать эти войска и взорвать укрепления, стоившие столько труда, денег и людей. Конечным последствием значительных усилий, предпринятых на западном Кавказе с 1830 по 1839 год, оказалось лишь то обстоятельство, что в восточных горах, почти забытых все это время, мюридизм разлился до такой степени, что основал государство, грозившее сбыть нас с Кавказа. С 1839 года по 1859-й, в продолжение двадцати лет, все усилия были направлены против Шамиля. Западный Кавказ, за исключением войск береговой линии, поглощенных гарнизонами, остался при местных казачьих войсках и нескольких батальонах. При сформировании новой кавказской дивизии в 1846 году только один пехотный полк был оставлен в районе Прикубанской страны.