Потоптавшись у знакомого подъезда, Глеб потянулся к кнопкам домофона, но тут дверь распахнулась, и одетые в оранжевые жилеты таджики с озабоченными лицами начали вытаскивать на улицу мешки со строительным мусором – у кого-то шел ремонт.

Лифт почему-то не работал, и Глеб поплелся на девятый этаж пешком. В подъезде царила гнетущая, подозрительная тишина. На четвертом этаже возле люка мусоропровода спал бомж. На пятом в детской коляске сидела кошка. На шестом Глеба ждали…

Когда он увидел женщину, прислонившуюся к крашеной стене подъезда, ему на мгновение показалось, что все это происходит не на самом деле, что он погружен в гейм, что вокруг виртуальная реальность. Женщина была фантастически, невероятно красива. Затянутой в черную кожу фигуре позавидовали бы самые известные фотомодели мира. Изяществу позы, грации движений – балерины и гимнастки. Гении холста и палитры отдали бы все, чтобы написать с незнакомки портрет.

Глеб, словно зачарованный, разглядывал ее. Длинная, без единой морщинки, смуглая шея, лицо с высокими скулами в обрамлении огненно-рыжих кудрей, ниспадающих на точеные плечи. Огромные зеленые глаза, умные и насмешливые. По-детски припухлые губы. Брови вразлет. Кокетливая родинка на левой щеке. Точеные бедра, налитые ягодицы, крепкая, манящая грудь, плоский живот, узкая талия, тонкие щиколотки, туфли на высоченных и стилетно-тонких каблуках… Женщина держала на отлете в левой руке коричневую дамскую сигарету, курившуюся ароматным дымком. Меж пальцев правой, опущенной, Глебу на мгновение почудилось легкое желтоватое сияние.

– Ну, здравствуй, Гарун ты наш быстроногий, – насмешливо произнесла, нет, даже не произнесла, а пропела женщина, стряхивая пепел с сигареты.

– Почему Гарун? – бесцветным голосом спросил Глеб, судорожно пытаясь понять, кого напоминает ему эта жутковатая, но такая до дрожи желанная красотка.

– Ну, как же? – Женщина коротко рассмеялась волнующим грудным смехом. – «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла…»

– «Бежал он в страхе с поля брани, где кровь черкесская текла», – машинально закончил четверостишие Глеб. – Я ни от кого не бегал…

– Дурачок. – Женщина сделала единственный шаг с верхней ступеньки и вдруг оказалась на расстоянии вытянутой руки от Глеба. Он ощутил слабый аромат жимолости и гиацинта. – Если бы ты оставил то, что случайно попало в твои ручки, дома, мы никогда бы не встретились, и ты бы остался жить. Женился бы на этой милой конопушке, у вас родились бы детки… Дай!

Последнее слово прозвучало резко, как удар бича. Глеб, завороженный голосом незнакомки, дернулся, шарахнулся к стене, вжался в угол. Женщина нахмурилась, требовательно протянула руку.

– Что… Что вы сделали с Милкой? – выдавил из себя Глеб.

– Я не люблю повторять дважды, «коричневый». – В ее голосе отчетливо лязгнула сталь: – Дай сюда!

– М-м-м-м, – помотал головой Глеб, из последних сил пытаясь противостоять сокрушительному давлению чужой, гасящей сознание воли. – У меня… нету… Ничего нету! Ничего! Что с Милкой?!

Желтое сияние потекло с пальцев незнакомки, светящейся змейкой устремилось к Глебу, оплело ноги, и он почувствовал сильную боль – точно миллионы невидимых когтей впились в кожу.

– А-а-а-а!..

Боль корежила и ломала Глеба. Мышцы свело судорогой, к горлу подкатил тугой тошнотный ком. Не в силах сопротивляться, он согнулся, упал на одно колено, царапая ногтями стену. Женщина холодно и равнодушно наблюдала за его мучениями. Глеб попытался рукой заслониться от этого взгляда, но сил не осталось, и он завалился на бок. Из носа потекла кровь, на сером бетоне пола расцвели алые пятна.

– Ты глупее, чем я думала, – сквозь шум в ушах донесся до него жестокий голос. – К чему это упорство, «коричневый»? Отдай то, что получил от Ксенфа, – и умрешь быстро, легко.

Глеб уже с трудом осознавал происходящее. Сознание спуталось, в голове мелькали обрывки мыслей:

«Милка… Почему ты здесь? Почему так больно? Какая ты красивая, Милка… Прости меня. Пожалуйста, прости. Ксенф? Кто такой Ксенф? Кажется, Акундин упоминал это имя… Изумруд. Я не отдам его. Он мой! Мой! Милка!»

Волна жара накатила на Глеба. Она родилась где-то внутри его – и растопила леденящую боль, алым облаком залив все вокруг. Очень тоненько зазвенели тысячи невидимых струн, рвущихся одна за другой, как на попавшей под нож бульдозера арфе. Мир перевернулся, разбился на мириады золотых осколков, но лишь для того, чтобы, повинуясь неведомым силам, вновь собраться воедино – уже другим. Боль исчезла полностью. Глеб не чувствовал своего тела, невообразимая легкость охватила его. Перед глазами кружился хоровод красных и желтых вспышек.