Политическая история, особенности социального и экономического развития уже в середине XIII в. выделяют Италию на фоне всей остальной Европы как страну своеобразную и во многом передовую. Естественно было бы ожидать, что и в области культуры мы встретим в Италии ряд резко своеобразных черт. Это, однако, не вполне так. Культурный уровень Италии к се редине XIII в. в общем незначительно отличается от уровня других европейских стран. Ведущей в это время является Франция со своими трубадурами, со своими эпическими поэмами, со своими фаблио, Парижским университетом и «дворами любви». Империя также стоит, пожалуй, впереди Италии в области культурного развития.
В Италии XIII в. мы найдем то же господство церкви, церковной, богословской идеологии, которое является основной чертой всей идеологической системы западного средневековья. Здесь мы встретим то же увлечение феодальной верхушки общества изощренной, но абстрактной и искусственной поэзией трубадуров и труверов, которое охватывает весь Запад. Проникают сюда и бродячие по Европе эпические творения, рождающиеся во Франции. При этом как лирика, так и эпос переходят из Франции в Италию, не меняя своего языкового убора. Итальянские поэты, певцы, рассказывающие по городам и селам подвиги Роландов и Рено, пишут и говорят по-французски.
Однако если общий характер культуры Италии XII–XIII вв. близок к культуре остальной Западной Европы, то одновременно нужно отметить и некоторые черты этой культуры, которые, не являясь широко распространенными и не меняя общего характера культуры, все же весьма симптоматичны и чреваты серьезными последствиями. Эти своеобразные явления связаны в первую очередь с теми античными воспоминаниями, с теми памятниками культуры Древнего Рима, которые, естественно, сохранились на почве Италии в числе бесконечно большем, чем где бы то ни было в ином месте. Уже в начале XI в. хронист Радульф Глабер включает в свой незамысловатый рассказ сведения о некоем Вильгардусе, жителе Равенны, который «изучал грамматику более упорно, чем это обычно бывает, по примеру тех итальянцев, которые запускают все науки для литературы, будучи преисполнены гордыни и слабоумия». Этому, по мнению автора, безумцу и безбожнику ночью являются дьяволы в образах Вергилия, Горация и Ювенала и поздравляют его за тщание, с которым он читает их творения и распространяет их среди потомства. Дьяволы обещают Вильгардусу славу, подобную их собственной.
«И вот этот человек, обманутый хитростью дьявольской, предерзостно осмелился распространять ученье, противоречащее святой вере. По его мнению, надлежит верить всем словам этих поэтов. Его судил и осудил Петр, епископ города. В то же время в Италии обнаружили множество людей, проповедующих это же смрадное учение, — они погибли от меча или огня»[19].
Вильгардус и его последователи — первые мученики за новую культуру, культуру, построенную на античности и сознательно, несмотря на все опасности, порывающую с культурой официальной, церковной. Такие люди рождаются на почве Италии, пропитанной античными воспоминаниями, в течение всего средневековья, но их немного, они гибнут на плахах и кострах и не добиваются того, чтобы их символ веры получил всеобщее распространение. Гораздо легче и шире распространяются новые идеи, не столь резко порывающие с общепринятыми взгляда ми, стремящиеся не отменить, а реформировать официальную церковную идеологическую систему.
Особенное влияние в этом направлении оказывает учение калабрийского монаха Иоахима Флорского (? — ок. 1202). В своих сочинениях, туманных и чисто религиозных по содержанию, получивших название «Вечное Евангелие», Иоахим доказывает, что вся история мира должна пройти через три стадии: время Бога-отца — период до рождения Христа, время Бога-сына — весь последующий период до 1260 г. и, наконец, время Духа Святого — с 1260 г., когда наступит всеобщее счастье, мир и братство, причем не только для богатых и сильных, а и для бедных, угнетенных. При всей своей чисто религиозной окраске учение Иоахима Флорского, апеллирующее к широким народным массам и поэтому необычайно быстро получающее среди них большое распространение, вызвало опасение у католической церкви, причислившей его к преследуемым ересям. Несмотря на это, иоахимизм продолжает распространяться и существует в том или ином виде до XV в.[20]
Иногда в связи с иоахимизмом, а иногда вне связи с ним в конце XII в. и в начале XIII в. на почве Италии появляется множество более или менее радикальных, более или менее распространенных еретических движений[21].
Еще в первой половине XII в. философ и революционер, ученик Абеляра, Арнольд Брешианский (ок. 1100–1152) резко и решительно выступил против католической церкви, обвиняя ее в продажности, порочности, в отказе от евангельских идеалов.
«В Риме плата уже осилила справедливость, — проповедует Арнольд. — Плата уже заняла место справедливости, и злой порок из головы растекся по всему телу. Все члены бегут за платой и хорошим даром. Все делается за плату. Божественное продают, а то, что не имеет цены, презирают…». Папа, глава католической церкви — «не муж апостольский и пастырь душ, а муж крови, покровительствующий пожарам и убийствам, мучитель церквей, гонитель невинности. Он ничего не делает, только пасет тело, да наполняет свои кошельки и опустошает чужие… Не следует его слушать и почитать…»[22]
Смелая критика церкви, требование ее решительной перестройки находятся у Арнольда в тесной связи с требованием перестройки всей политической и социальной жизни Италии, с призывом к возврату к былому величию античного Рима — «священного города, владычицы мира, матери всех императоров»[23].
В учении и деятельности Арнольда Брешианского причудливо сплетаются самые различные, нередко противоположные элементы. Неожиданная для представителя городских пополанов, явно консервативная ненависть к новой, все растущей силе денег, силе новых капиталистических отношений сочетается с явно прогрессивным призывом к организации нового, народного государства, схоластическая аргументация — с преклонением перед величием Древнего Рима. Эта же пестрота и разнородность характерна для всех религизоных движений, распространяющихся по Италии в конце XII — начале XIII в.
Арнольд погиб, казненный тем самым Фридрихом Рыжебородым, дядя которого, Оттон Фрейзингенский, с такой ненавистью отзывался о демократических свободах, царствующих в итальянских городах. Деятельность его вряд ли оказала особое влияние на идеологическое развитие Италии, но она весьма симптоматична и характерна.
Ереси катаров и вальденсов в Центральной и Северной Италии не носят того революционного характера, которым отличаются проповеди Арнольда. Еретики ограничиваются критикой католической церкви, стремятся в контрасте с ней организовать в городах и деревнях Италии общины, ведущие жизнь согласно требованиям Евангелия, причем в эти общины втягивается в первую очередь простонародье — крестьянство, городские низы и пр. Еретики создают особую иерархию, на верхней ступени которой находятся «перфекты», «совершенные», наиболее из бранные и проверенные верующие, ведущие аскетическую жизнь странствующих проповедников, на нижней — народные массы, продолжающие свой нормальный образ жизни в миру и только содействующие «совершенным» в их деятельности[24].
Но и не нося революционного характера, ереси «католических бедняков» и вальденсов способствуют распространению на почве Италии того настроения общего недовольства, критики всей системы жизни, того ощущения непрочности существующего порядка, которые столь характерны для конца XII в. Эти же настроения и ощущения особенно ярко отразились в религиозном движении, оказавшем немалое влияние не только на идейную, но и на экономическую жизнь Италии, в движении гумилиатов. Движение это, по-видимому, еще более умеренное, чем движение вальденсов, почти нигде не перерастало в ересь; характерным же для него была организация не верхушки «совершенных», а организация народных масс — так называемых терциариев, членов «третьего ордена» (считая первым «со вершенных» и вторым — промежуточную группу). Эти верующие гумилиаты должны были жить совместно, большими группами, и, не отказываясь от мира, сообща заниматься единым ремеслом, в первую очередь «lanae exercitium» — изготовлением шерстяных тканей.
Руководствуясь славами апостола «кто не работает, тот не ест», гумилиаты организуют в ряде городов Италии крупные предприятия по выработке сукна, предприятия, резко отличающиеся от завещанных средневековым цеховым ремеслом маленьких кустарных мастерских, предприятия, объединяющие под единой крышей десятки, а иногда и сотни рабочих, впервые выдвигающие принцип разделения труда, являющиеся родоначальниками мануфактур капиталистического типа. Недаром устав ордена гумилиатов, хранящийся в Амброзианской библиотеке, дает в своих превосходных миниатюрах яркое и при том, по-видимому, старейшее изображение производственных процессов такой мануфактуры[25].
Если движение гумилиатов только изредка переходило в ересь и порывало с церковью, то другому движению, возникшему несколько позднее, суждено было стать оплотом церкви. Организатором и главой этого движения, оказывавшего влияние на всю Европу в течение последующих веков, был Франциск Ассизский. Сын богатого купца, выросший и воспитанный в городке Ассизи, Франциск в 1209 г. отказался от жизни в миру и, не принимая ни одного из рекомендуемых католической церковью средств спасения, разделяя свойственную еретикам критику церкви, он пошел по пути, напоминающему пути еретиков, но все же своеобразному. Он проповедует полный отказ от какой бы то ни было собственности; не сочувствуя пассивной без деятельности католического монашества, он призывает к бродя чей, проповеднической, активной жизни, ставя в центр внимания распространение истинной веры и смирения, смирения, покрывающего все страсти и пороки, свойственные человеку.
Вокруг Франциска скоро собирается значительная группа поклонников, а через несколько лет группа эта получает и оформление (1217 г.) в виде ордена «францисканцев», или «миноритов» (меньших братьев), как смиренно предпочитали называть себя ученики Франциска. Орден скоро становится довольно-мощной силой, используемой католической церковью для укрепления своего положения, весьма шаткого уже в начале XIII в. Францисканцы — «терциарии», т. е. миряне, сочувствующие францисканскому движению, заполняют села и города Италии, распространяя проповедь основателя ордена, расцвечивая его образ всеми красками, свойственными народному воображению. Франциск Ассизский умер в 1226 г., причем в последние годы своей жизни он отошел от руководства орденом, излишне официальный характер которого был непримирим с простой и глубокой религиозностью, вызвавшей к жизни движение. И этот отказ Франциска отнюдь не случаен: недаром в его сложном образе так своеобразно переплетаются черты чисто средневекового с чертами нового человека. Дошедшие до нас в чужой передаче писания и проповеди Франциска и особенно многочисленные его биографии, начиная от «Жития», написанного братом Челано, и кончая поэтическим сборником народных новелл о Франциске, составленным через ряд десятилетий после его смерти и известным под названием «Цветочки святого Франциска», рисуют нам образ человека, который умеет сочетать чисто аскетическую ненависть к соблазнам мирской жизни с нежной и трогательной, поистине «возрожденской» любовью к природе во всех ее проявлениях.
Так, при всем своем аскетизме, при всем своем презрении к плотским радостям, Франциск называет свое тело с нежностью и сочувствием: «брат мой осел»; так он обращается с проповедью к птицам, а его верный ученик Антоний — к рыбам; так он уговаривает свирепого волка, наводившего ужас на жителей Губбио, примириться с ними и вести тихую и скромную жизнь («Цветочки»), а одно из ранних жизнеописаний его сообщает, что Франциск мечтал убедить императора «издать особый закон, воспрещающий ловить или убивать или причинять зло братьям моим жаворонкам. И все правители и владельцы замков и городов должны были обязать всех людей в день Рождества рассыпать по дороге пшеницу и другие зерна, чтобы накормить братьев-жаворонков и других птиц в этот торжественный день…».
Тот же источник подробно и восторженно говорит о нежной любви Франциска к воде, камням, деревьям и особенно к цветам. «Он хотел, — пишет биограф, — чтобы брат-садовник устраивал в саду цветник и насаждал в нем душистые травы и прекрасные цветы, которые радовали бы всех. Ибо всякое создание говорит и восклицает: "Бог создал тебя ради тебя, человек"».
Оптимистическая и искренняя любовь к окружающей реальности как нельзя более ярко отражается в сообщаемом современниками «гимне брату солнцу», сочиненном Франциском: