«Хочешь быть счастливым, будь им»

Среди эмоций, выбранных для этой книги, веселье, возможно, труднее всего поддается описанию. Это преходящее и мимолетное чувство настигает того, кто ощущает себя удовлетворенным, счастливым, расплывается в широкой улыбке, которая уже через мгновение может смениться гримасой страдания. Пристальное изучение одного за другим различных изображений веселья может показаться скучным занятием, поскольку на них бесконечно повторяются одни и те же выражения, те же движения губ, одинаковые позы, воспроизводящиеся век за веком. Тем не менее, хотя речь здесь пойдет о легкой и мимолетной страсти, веселье может отличаться различными оттенками, воплощенными при помощи необычных персонажей и ситуаций, меняющихся с течением времени. То, что заставляло смеяться древних греков, не совпадает с тем, что вызывало улыбку на губах монахов-бенедиктинцев в IX столетии. То, что поднимало настроение при дворе Медичи, могло бы показаться скучным парам, сидящим за столом в Мулен де ла Галетт[92] во Франции в XIX в. Чтобы больше не возвращаться к этому, отметим здесь, что в веселье XX в. начинают проглядывать тревожные черты.

Для того чтобы рассказать о веселье, недостаточно одного лишь изображения улыбающегося лица: необходимо также проанализировать его контекст, фон. Как это часто происходит, не бывает правил без исключений. Несмотря на то, что в истории искусства чувство веселья иллюстрировалось самыми разными персонажами, существует одна фигура, которая на протяжении многих столетий воспринималась как воплощение радости, беспечности и живости: это путто[93].

Еще только предстоит написать историографию этих пухлых и радостных малышей, которые, начиная с их появления на аттических чернофигурных пинаксах[94] в VI в. до н. э., хранящихся сегодня в национальном археологическом музее в Афинах, никогда не покидали живописные полотна, фрески и скульптурные барельефы. Это знакомые персонажи, уместные в любом сюжете, копии Эроса, воспроизводившиеся миллионы раз, всегда назначавшиеся на роли второго плана, заполнявшие пустые места и оживлявшие сцены, рисковавшие в противном случае быть воспринятыми слишком серьезно. У путти не было ни имени, ни личной истории: возможно, что именно поэтому они всегда были веселы. Ничего не ведая об окружающем мире, они внушали нежность, желание защитить и потискать их пухлые тельца, облекавшие их чистые и наивные сердца. Им всё было дозволено, поскольку они были невинными созданиями, с которыми прежде ассоциировалось чувство веселья. Их изображения на картинах радовали глаз, развлекали зрителей и избавляли их от скуки и спеси. Подобно остроумным репликам в комедии, они прерывали устоявшийся ритм и вызывали взрывы смеха.

Рис. 27. Игры путти. I в. н. э. Фреска. Дом Веттиев, Помпеи

Фрески в Доме Веттиев (рис. 27) в Помпеях могут считаться одними из самых впечатляющих в Античности.

Зритель оказывается напротив росписей в самый подходящий момент, за мгновение до того, как впасть в заблуждение при оценке вольноотпущенников Авла Веттия Конвива и Авла Веттия Реститута, двух чванливых богачей, заинтересованных только в том, чтобы возбуждать страх в каждом, кто переступит порог их domus[95]. Для чего изображена над самым входом эта необыкновенная фигура, если не для того, чтобы продемонстрировать их социальную значимость? Мужчина приподнимает свою одежду, чтобы показать фаллос, настолько огромный, что он может уравновешивать на весах мешок с монетами: секс и деньги, две категории, с которыми всегда ассоциировалась власть. Это изображение полностью лишено иронии. Через несколько шагов встречаются подставки, расположенные у дверей, с двумя ларцами, полными денег, ожидающими, чтобы хозяева дома забрали их. Еще один элегантный способ завоевать уважение посетителей. В действительности обретение ими свободы благодаря большим деньгам – это поступок, которым можно гордиться. Но Веттиям оказалось этого мало.

Возможно, что именно поэтому вдоль стен атриума тянутся довольно изысканные фризы, на черном фоне которых, обрамленных яркими красными полосами, двигаются очаровательные путти, погруженные в свои особенные занятия. Приходится думать, что именно в них владельцы находили свое счастье. Они больше не работают, благодаря деньгам, теперь вместо них трудятся другие, представленные здесь в виде веселых и резвых карапузов, ловко занимающихся различными ремеслами.

Перед нами пробегают путти-аптекари, занятые измельчением чудесных ингредиентов в ступке, смешиванием микстур, переливанием мазей, чтобы затем убрать их про запас в деревянные шкафчики или предложить испытать их действие даме с крылышками бабочки, помогающей амурчику, размахивающему павлиньим пером. Их жесты точные и изящные, они сосредоточены на том, чтобы не ошибиться, как их приятели виноделы или сборщики винограда, держащие виноградные лозы. В их движениях не заметно ни малейшего усилия, даже когда они заняты изготовлением щита в кузнице в качестве помощников Вулкана, который только что отлучился из мастерской. Путти обмениваются шутками, они в хорошем расположении духа. Они от души веселятся, как дети, которым чужды коварство, тоска или грусть. Им всё позволено. Даже играть с самым опасным оружием, высмеивать самых грозных богов, бросать вызов гневу Юпитера и мукам Геракла. Они призваны разбавить даже самые серьезные рассказы, снять напряжение после самых мрачных историй, они предлагают проще смотреть на самые темные тайны.

Их очертания были настолько устоявшимися, что не изменялись в течение долгих столетий: в XV в. путти резвились на церковных хорах, изваянных Донателло для собора во Флоренции, в XVI в. они задумчиво примостились у ног Сикстинской Мадонны Рафаэля – настолько убедительные, что стали самостоятельной деталью, знаменитой и многократно повторяющейся на футболках, постерах и чашках, или же они пробуют острия стрел Купидона в уголке «Данаи» Корреджо. Микеланджело был втянут в аферу, в результате которой кардиналу Рафаэлю Риарио[96] обманом всучили фигурку путто, искусственно «состаренную» скульптором с помощью земли и дыма. В XVIII в. играющие амурчики изображали актеров и атлетов на мраморном фризе, выполненном Джованни Паоло Шором, опоясывающем изнутри Неоклассический салон в палаццо Альтьери в Риме, или делали пи-пи прямо на букет роз в углу библиотеки в палаццо Бутера в Палермо. Примеры можно приводить до бесконечности. Следовало бы составить энциклопедию, в которой прослеживалась бы роль путти в истории: эти персонажи выражали веселье в любую эпоху, всегда оставаясь верными самим себе. Они также способны были совершать скверные поступки, однако ни у кого не повернулся бы язык осудить их за это. Вместе с весельем они вселяли чувство легкости и беззаботности.

Хрупкое чувство

Роль путти была столь значительной, что их влияние сказалось также на изображении ангелов в церковном искусстве, начиная с самых ранних времен.

Херувимы, хранители рая, часто напоминали путти, облаченных в античные туники. Они больше не демонстрировали свою наготу, однако продолжали выполнять более изысканные функции. Если они не играли на музыкальных инструментах и не пели, расположившись по сторонам от Мадонны с Младенцем, то оказывали различные услуги Деве Марии и святым, всячески стараясь быть полезными. Они всегда присутствовали на картинах, излучавших спокойствие и безмятежность.

Если в Античности веселость изображалась в основном в сновидческом и внеземном пространстве – на Олимпе или в глубине воображаемой чащи, то с ходом времени она перекочевала в социальное пространство, стала неотъемлемой частью общественных отношений, политические и религиозные беспорядки заставили художников по-новому взглянуть на это чувство. Падение Римской империи, невзгоды, долгий период анархии и набеги варваров положили конец беспечному времяпрепровождению на виллах и в садах. Богатые деревенские поместья были редкостью для европейского пейзажа, никто больше не украшал их интерьеры. Интерес к природе становился эпизодическим и в основном утилитарным.

Во времена жестоких набегов на селения, постоянных междоусобиц, сожженных городов, актов домашнего насилия в основном монастыри оставались островками спокойствия, которое казалось окончательно утраченным. Во вторую очередь, такими мирными оазисами становились европейские замки, возвышавшиеся на вершинах холмов, окруженные стенами, защищавшими парки и сады, где предавались отдыху и развлечениям дамы и кавалеры в окружении прислуги и детей, резвящихся среди цветов.

Это были единственные уголки, где можно было встретиться с проявлениями веселья. Постепенно сцены с изображениями умеренной жизнерадостности начали появляться на гобеленах во Фландрии, германских миниатюрах и провансальских фресках.

Дж. Бокаччо в своем «Декамероне» прекрасно иллюстрирует такие островки спокойствия.

Во вступлении к третьему дню «Декамерона» (1350) Бокаччо дает нам точное описание средневекового сада, представляя его как геометрическое пространство, выстроенное вокруг лужайки, покрытой густой травой, с цветущими треугольными и квадратными клумбами, укрытое свежей зеленью апельсинов и цитронов. Сад обнесен по кругу оградой, надежно отделяющей его от окружающего мира и превращающей его в защищенный оазис, где гости могут предаваться веселью и беспечным беседам:

Это hortus conclusus[98], единственное место, где царит веселье, контекст, в который часто помещали Деву Марию на картинах той эпохи.