– Спросите про Мими, – снова вмешался Лент.

– Бывают же имена, одно другого лучше… Да-да, ты прав, сынок, тебе лучше поговорить с месье самому.

Трубка тут же оказалась настоятельно предложенной русскому месье. Пришлось принять.

– Вы напоили отца, что ли? – голос на том конце был колючим. – У него почки. Если вы считаете себя его другом, вам стоило бы знать.

– Я считаю себя другом Мины.

– А… Неплохая девчонка, пересекались, знаю. Но в Париже её нет. Давно. Закрыла контракт без уведомления, директор чуть инфаркт не получил. Говорят, грозил ей феерической неустойкой. А она пожелала ему удачного взыскания, и «адьё!». Американка. Послушайте, отцу действительно нельзя пить.

– А с Додо вы не знакомы?

– Ну, если она тоже американка, то уже и не познакомлюсь. Они все снялись и уехали после случая с письмом. Скандал был ещё тот! Можно только порадоваться, что половину ноябрьских шоу отменили из-за протестов. Танцевать-то всё равно было некому.

– Что за письмо?

– Пришло по почте, на адрес кабаре, но на имя Мины. Мэтр демонстративно вскрыл его у всех на глазах, сказал, что не почурается вычислить её местонахождение через корреспондентов. Дамы вскипели. Не могу сказать, что это послужило причиной, но последней каплей – определённо. С их менталитетом в Европе тяжело.

– Местонахождение выяснили?

– А? Нет. Письмо оказалось коротким и, похоже, от неё самой. Слыхал, как девчонки болтали. Вас только Додо интересует, кстати? Имя Анна вам ни о чём не говорит?

Лент не ответил. Не смог.

– Нет? В письме было всего несколько слов. «Не ищите меня. Именем Анны». Как-то так. И всё. Ни подписи, ни обратного адреса.

Вот так апперкот! Да у Мины просто талант вышибать из Лента дух! Глаза пришлось закрыть, потребовалась некоторая передышка. А когда он привёл себя в норму, благоразумно воспользовавшись своими новыми возможностями, телефон из его руки пропал и, судя по прищуренному взгляду официанта, эффект заклинания – тоже. Так что Лент посчитал за благо поспешно встать, достать из портмоне десятку и покинуть кафе. Дублёнку натягивал уже на ходу.

Нет, он, конечно, прорвётся в Лидо, поговорит с разъярённым директором и с обслугой, но что-то ему подсказывало, что самую ценную информацию он уже получил. Было у него такое чувство – смесь предчувствия с подозрением. Раньше он называл его английским словом «hunch», выпендривался перед Анной, а потом забыл и сто лет не вспоминал, пока не прочёл вчера в её дневнике.

Ленту хорошо – у него ханч! Так он называет своё профессиональное чутьё. Ему не нужно знать, где искать и что там найдётся, он это предчувствует, а я вот нет. Обычно. Но сейчас всё наоборот. Я будто иду по следу. Разматываю клубок. Удивительно, почему он так не похож на неё? Я договорилась в монтажном цеху, у операторов, мне показали её фильмы. Что сказать? Тяжело смотреть немое кино. То есть мне не понравилось. Совсем. Теперь я понимаю, почему Алевтина с самого начала не советовала мне смотреть. Говорила, что всё это блажь, и что Верочка прекрасно об этом знала, рассчитывая в уме верный подход к каждой публике. Она была из сильной семьи. Ответственность перед кланом впитала с молоком матери. И хорошо понимала условности, и жизни, и экрана. Как никак, время было непростым – Первая мировая, Октябрьская революция... Весной восемнадцатого она приехала в Одессу и встретилась там с П.А. – Алевтина смеётся, что в этом и заключается единственная правда её бесчисленных жизнеописаний. Если я правильно поняла, в официальной биографии переплетены судьбы двух реально существовавших женщин, и все события по-своему правдивы, но только по отношению к каждой из них по отдельности, а не к обеим сразу. П.А. в то время числился в Одессе французским послом – курсу дипломатии он в своих перевоплощениях следует исправно – и влюбился в Веру Васильевну с первого взгляда. Или это та, другая, была Верой Васильевной? Алевтина смеётся: «Называй, как хочешь», а я уже совершенно запуталась. И понимаю, что мне незачем в этом разбираться, но что-то тянет. Дразнит. Требует.

С бумаги на Лента дышала тревога. Да, дневник Анны оказался не таким уж лёгким чтивом... Поначалу Лент смаковал почерк. Потом мелкие детали воспоминаний. Майонез «Провансаль» – 45 коп. Но столбики с наименованиями блюд и ничего не значащие для него инициалы напротив дат он стал пропускать очень быстро, безошибочно вылавливая из записей именно те, которые складывались в историю «дознания». Дневник не мог послужить примером дедуктивной логики или каллиграфического совершенства, он пестрел правками и пометками, а почерк от раза к разу менял наклон и размер, будто под настроение хозяйки. Но Лент знал свою Анну, и знал, то она не умела успокаиваться на полпути. Про возраст силы она поняла достаточно быстро.

Так вот оно что! Ей было пятьдесят! Это конечно не всё объясняет, но на некоторые мысли наталкивает. К чему-то же нужно отнести эти её метания. Поменяла студию, поменяла режиссера, помчалась на съёмки в Одессу, вместо того, чтобы принять предложение одной из Европейских кино-мануфактур. Будто готовилась к чему-то. Нет, скорее, убегала! И не от революции, как все, а наоборот. Подошла к пятидесятилетию на пике карьеры, и всё равно боялась. Неужели боялась перелома? Что я вообще знаю об этом таинственном времени силы? Ничего. Вот как Ленточке исполнится, так и посмотрим. А ребёнок? И решилась же! Под пулями, в хаосе перемен. Только не говорите мне, что так получилось. Это у простых людей «получается». У моих родителей «получилось». А у тёмных дети – уж мне ли не знать? – результат множественных соответствий и совпадений. Или того хуже, как у жёлтых, чуть ли не деловые договора. Неужели П.А. предложил ей некую сделку? Алевтина клянётся, что нет, была любовь. Сделка тоже была, но не с П.А. – хозяйка за несколько лет до их встречи начала что-то такое поговаривать. Соглашусь, странности начались раньше.

Дети. На эту тему они не говорили. У тёмного мира свои законы. Однажды в споре (о модели человеческих взаимоотношений, о чём же ещё?) она доказывала ему, что человек эволюционировал не только физически, но и эмоционально. Лент не мог не согласиться с её доводами, но на практике видел, что обстоятельства имеют тенденцию к выявлению в человеке животной сущности, несмотря на эволюцию. Роль поддержания человечности приняло на себя общество, наша зависимость от его устоев стала безусловной, и сто́ит обществу «качнуть» в другую сторону, мы слезем с автомобилей и пересядем на ослов. А то и вспомним про принцип выживания сильнейшего, и перейдём к поголовному мордобою.