10. Проклятье
Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»
– Какая помощь? – Пузднецову внезапно показалось, что он задал вопрос слишком наглым тоном и без должного почтения – после глотка чая мысли Ильи немного прояснились. Только сейчас до него по-настоящему дошло, кто сидит напротив него, и что это не сон.
– Илюшенька, будь добр, ебальничек попроще сделай, – от вида перепуганного Пузднецова широкие скулы Руслана свела неприятная судорога. Закурив очередную псевдо сигарету и убедившись в том, что Пузднецов его слышит и понимает, Шайморданов, четко выговаривая каждое слово, произнес: – Спрашиваешь, что меня привело к тебе? Я расскажу. История непростая, так что слушай внимательно и не перебивай. Будут вопросы – потом задашь.
Несколько дней назад я как следует закинулся и поехал с корешками в «Венецию». Это ресторан такой, может знаешь? Неподалеку от плешки. Это по-пацански площадь трех вокзалов. Еще раз перебьешь – извини, я предупреждал. Ничего так ресторанчик на первый взгляд: фрески-хуески там всякие, арки с лопухами, маски карнавальные, официантки в париках и белых чулках – одну за жопу ущипнул, так визжала, будто ей анус нашампурили по перворазью. Водочки заказали, макарон под это дело, пельменей с креветками. Сидим, культурно отдыхаем. Тут Сяпля, ну Владик Сяпунов, ты его знаешь, говорит: «Че-то пельмени больно мятой воняют. Видать, бля, креветки стухли, вот они, суки, амбре и отшибают». Принюхались к пельменям – реально мятой несет, ебановрот. Я так спокойно подзываю козу эту визгливую, говорю, повара сюды. Приходит шеф-повар, Пиздо бля Пальма, макаронник сранный. Сяпля ему миролюбиво так: «Признавайся, мразь, нахуя тухлятину в пельмени захуярил? Кого, падла, наебать хотел?». Пальма зенки выпучил и ну на своем итальянском гнать – «лашате ми кантаре, равиоли муча густа». Сяпля ему намекнул, чтоб он перед пацанами не выебывался и по-русски отвечал. Хуйнаны – Пальма как пиздаболил по-свойски, так и продолжил, только граблями еще сильней размахался. Тут уж я не выдержал. Руками не маши, клоун ебаный, говорю. Отвечай, когда тебя по-хорошему спрашивают. Ща я его по хрюкоталу приложу, вмиг поймет, говорит Сяпля и уже рукава пиджака закатывает. Ну правильно, за конкретно поставленный базар отвечать нужно. Тут Валя влезла: «Чего до человека доебались? Ему какие продукты дали, из таких и приготовил». Я: «Базара нет. Только я за гавно платить не буду». Сяпля успокоился чуток, рукава назад раскатал и повару лыбится. Иди, говорит, нахуй, макака, мы сегодня добрые. Пальма съебался, мы водочку добили и тоже к выходу потопали. Тут, откуда ни возьмись, появился вротебись – четыре мордоворота в костюмах черных и с табличками «администратор» на лацканах. Молодые люди, говорят, не забудьте оплатить счет за посещение нашего чудесного ресторантуса. Сяпля им: «С хуя ли? За пельмени ваши падальные? Идите повару своему мозги ебите». Ребята оказались профессиональные, из ментов видать, – Валю за дверь выставили, а меня с Сяплей вверх тормашками как буратин вздернули, вытряхнули и по почкам настучали – мы даже пукнуть не успели. Ладно, думаю, парни, мы с вами еще похихикаем. Слыханное ли дело, чтоб меня в ресторане мусора бэушные отпинали? Можно сказать, я им даже посочувствовал, телкАм неразумным – останутся их детишки без кормильцев. Короче, выкинули нас с черного хода – костюмы грязные, почки болят – аж ссать кровью тянет, бабла нет, даже мобильники потроха сучьи стянули. Доковыляли до парадного входа – Вали и след простыл. Я послал Сяплю чайника ловить – приходит через десять минут: «Эти хуи деньги вперед требуют». Зеленоглазое, блядь, такси. Вобщем, вечер не удался. Усугублять чего-то не захотелось. Поэтому пошарили по карманам, наскребли кое-какой мелочи. Сяпля сказал, что ровно на одну поездку на метрополитене имени Ленина, ебать его лысый череп, выходит. А ля гер ком аля гер, говорю, Сяпля, пойдешь домой на своих двоих, а я, пожалуй, в андеграунде проедусь – романтика.
Подхожу, значит, к входу на Комсомольскую. Чё там твориться – пиздец во время чумы полный. Картина Страшного Суда: народу толчется до ебениматери, мат-перемат стоит, мужики с огромными тюками туда-сюда снуют, бомжи толпами на солнышке гниют, блевотиной какой-то забродившей воняет, мусора патрулями в этом дерьмище рассекают. Я мимо всего светопреставления бочком протискиваюсь, чтоб до кассы не сильно перемазавшись добраться и обилетиться. Тут меня кто-то за штанину хвать. Я хотел по привычке с ноги не глядя уебать, но что-то меня остановило. Голову поворачиваю – сидит возле окошечка кассы старикашка, газету под жопу подложил, бельмами сверкает и лыбится в три зуба – от вида его меня аж дрожь взяла. Извини, говорю, отец, у самого в кармане вша на аркане. А про себя думаю, с чего я вдруг так всполошился? Мало ли шваль какая привокзальная тут отирается, что ж я себя как первоклассник перед еблей чувствую. Дед молчит, только знай себе меня глазками своими молочными буравит. Я ему: уважаемый, я, с вашего позволения, сейчас билетик куплю и не буду больше вам свет загораживать, штанину только отпустите. А в мозгу крутится «нихуя себе, уважаемый! Чего ж стремно-то так?». Старик вроде как понял, о чем я ему толкую, и штанину из клешней выпустил. Я прямо облегчение испытал, калосральное. Полез в карман за грошиками, чтоб тетке по ту сторону окошка сунуть, тут из-за спины, как гром с ясного неба: «ЖэТэБэКАСД». Поворачиваюсь – сидит дед на том же месте, как ни в чем не бывало, ухмыляется. Простите, вы что-то сказали? спрашиваю я, и сам над собой охуеваю. И тут такая шняга случилась, что я реально чуть не обосрался. Я будто взлетел к потолку, как шарик надувной, завис над турникетами и вниз смотрю. Вижу, народ возле касс толкается, шумит, течет к эскалаторам, а на меня все ноль внимания. Смотрю, возле одного окошка вроде кто-то знакомый маячит. Пригляделся – е-мое, это ж я сам, а возле ног моих старик слепой на газетке сидит. И сквозь шум толпы до меня слова разговора долетают. Не поверишь, я такого ни под коксом, ни под герычем не ловил – разговор этот между мной, тем, что на полу остался, и дедом. А я, тот, что под потолком болтается, все со стороны слышу и вижу.
– Простите, вы что-то сказали? – Руслан выглядел испуганным, что само по себе более чем странно. Любой, знающий Руслана человек, плюнул бы вам в лицо, скажи вы ему, что Шайморданова можно напугать.
– Нет, Русланушка, это ты сказал, – мягким, словно поросшим мхом, голосом ответил старик, не прекращая улыбаться. – Никак забыл свое первое словцо?
– Нет, не забыл, – ошарашенный Шайморданов с точностью до мельчайших подробностей вспомнил, как произнес первое в своей жизни слово. Перед глазами возник дедушка Рашид, хватающийся за карандаш, чтобы записать то, что сказал внук. Мама с беспокойством смотрит на мужа, будто ищет у него поддержки. Отец этого не замечает, он радостно смеется – наконец-то его сын заговорил. Дедушка торжественно водружает на переносицу очки, чтобы прочитать то, что он записал минуту назад…
– Хорошо, что помнишь, – слепец перебил поток воспоминаний Руслана. – О таком забывать не следует.
– ЖэТэБэКАСД… – чувствуя себя как во сне, проговорил Руслан. Его взгляд встретился с незрячим взором старика. – Что это значит?
– А говоришь, что помнишь, – Шайморданову показалось, что старик ему лукаво подмигнул. – Сам себе напророчил, и сам же не понял. А-я-яй. Дедушка Рашид сразу догадался, как твой детский лепет понимать.
– Жизнь Твоя Будет Короткой, А Смерть Долгой, – еле шевеля губами, прошептал Руслан.
– Вот именно! Молодец! – воскликнул старец. – Это слова древнего восточного проклятья. Мой юный друг, едва открыв рот, ты проклял сам себя и всех, кому не посчастливится оказаться рядом с тобой.
– Проклял сам себя? – впервые в жизни Руслан чувствовал себя потерянным и беспомощным.
– Да, это проклятье постигнет любого наркомана, если он вовремя не одумается. Тебе же одуматься не суждено, – старик посуровел, – по крайней мере, пока в тебе живет Шайтан.
– Я не наркоман, и во мне никто не живет, – голос Руслана был настолько слаб и звучал так неуверенно, что он возненавидел себя.
– Я отправил твоего Шайтана немного полетать, – старик хитро прищурил слепые глаза и усмехнулся. – Чтоб он в наш с тобой разговор не встревал.
– Что… – начал было Руслан, но подняв глаза осекся на полуслове – над его головой, под самым потолком, тупо пялясь вниз, парил точно такой же Шайморданов.