– Могли бы. Мы бы, как и прежде, у себя жили, а вы, поляки – у себя. Рабочему человеку много не надо: дом, да работа, да семья хорошая.
– Вот! Верно понял!
– Но ведь сейчас поляки убивают немцев – и здесь, и в Остеррейхе?
– Не все и не везде. Вот если бы, к примеру, сюда пришли отряды Минкевича, то верно – скорее всего всех немцев в фольварке перебили б и пожгли здесь все. Бандиты настоящие! Жолнежи Довбор-Мусницкого – те дисциплину понимают, недаром их воевода – настоящий генерал, держит в кулаке. Но и они бы, вероятно, после освобождения Польши всех немцев повысылали. А мы, «косиньеры», говорим – нет вражды между трудящимися Польши, на каком бы языке они ни говорили! Вместе должны мы бороться с разжиревшими на нашем поте и нашей крови пауками-фабрикантами и помещиками! Но для этого следует возродить единую Польшу, разорванную жадными до чужих земель монархами.
– Говорите – монархи жадные. А как же без кайзера жить можно? Нельзя. Вот я слышал, что в Остеррейхе повстанцы открыто говорят – хотим круля!
– Это ты про довборчиков слышал. Довбор-Мусницкий – генерал царский, к самодержавию привык и сам хочет в Кракове короноваться. И знамена у них, как красный крест с белыми углами между лучей, а в центре – коронованный орел Ягеллонов. У минкевчиков – просто флаги двуцветные. А у нас, «косиньеров», прапор красный, а в центре – орлица Пястов – без короны, но со скрещенными косой и молотом в лапах. Это значит, что возрожденная Польша должна опираться на братский союз крестьян и рабочих.
– Не понимаю. «Пястов» – что такое? И как можно: герб – и без короны?
– Ну ты темный, как совесть тирана! Пяст – это был первый польский князь, кениг – по-вашему. Между прочим – сперва простым крестьянином был, землю пахал и колеса на продажу делал. А короны нам не надо – новая Польша должна стать республикой!
– Это как Швейцария?
– Посмотрим. Может, будет как Швейцария, может быть – как Североамериканские Штаты, может – еще как-нибудь. Но что Польша будет свободной – это точно!
Вместо эпилога
20 июня 1913 года по европейскому стилю полковник Андрей Павлович Кольцов, покончив со служебными делами, для решения которых вот уже почти полгода колесил по Североамериканским Соединенным Штатам и Европе, наконец-то возвращался домой, в Россию. Позади остались показательные десантирования и аэробомбардировка мишеней на полигонах Салоник и Вест-Пойнта, томительные разъяснения коннектикутским инженерам-оружейникам выявленных в дни минувшей войны недостатков пулеметов Максима под русский патрон в три линии и заказ дикого количества модифицированных автоматических пистолетов «Зверобой» и «кольт» для формируемых частей особого назначения, переговоры в оффисах Опеля и Даймлера о поставке в Россию в течение двух лет еще двух тысяч полутонных грузовых авто и семисот тракторов. Теперь же, покончив с последним поручением, касающимся заказа на изготовление в швейцарском Нейгаузене двух тысяч облегченных алюминиевых коробов для спускаемого приспособления Котельникова, ставшего широко известным после победного Чаталжийского сражения и уже получившего прозвище «parapluie russe» («русский зонтик»), Кольцов подходил к зданию Шафгаузенского банхофа, чтобы наконец-то сесть в поезд, следующий через Германию в Санкт-Петербург.
Путь предстоял долгий, попутчиков-сослуживцев у него не было, ибо последние господа офицеры и урядники, демонстрировавшие перед иностранцами технику прыжков и метания бомб, стрел и гранат с аэропланов, по окончании своей командировки еще в апреле покинули Андрея Павловича и отбыли в столицу Российской империи морским путем напрямую из Нью-Йорка. Кольцову же пришлось воленс-ноленс исколесить на обратном пути чуть ли не половину старушки Европы. Служба-с!
Потому не было ничего необычного в том, что в пристанционном магазинчике Кольцов приобрел весьма внушительную кипу свежих и вчерашних газет на трех языках, дабы чтением скрасить вагонную скуку. Помимо собственно швейцарских в пачке оказались хоть и не утренние, но все же относительно свежие британские и германские газеты.
Как всегда с точностью лучших швейцарских хронометров состав подкатил к перрону. Непривычно лишенные классификационной желтой, синей и зеленой окраски красные вагончики с дверьми полудюжины купе, открывающимися прямо наружу, мягко качнулись при остановке, залязгали буфера, прибывшие пассажиры мелкими группами и в одиночку покинули состав, направляясь к одной вокзальной двери, в то время как через соседнюю строгие железнодорожники в черных мундирах с вежливыми кивками пропускали господ отъезжающих, не забывая, однако же, споро клацать компостерами, просекая билетные картонки.
Поскольку с проездными документами у Андрея Павловича все было в полнейшем порядке и никаких препятствий к тому, чтобы русский полковник покинул пределы альпийской республики, не имелось, Кольцову осталось лишь вольготно разместиться в одном из купе и разбавлять скуку путешествия чтением газетных заметок. Содержимое их складывалось для его тренированного ума в мозаику приближающихся тревожных событий…
«Из Кракова сообщают: в течение двух недель после занятия города польскими инсургентами здесь постепенно налаживается мирная жизнь. Австрийские императорские и королевские войска отброшены на расстояние до шестидесяти миль от древней столицы Польши. В Вавельском замке начались заседания Сейма. Многие делегаты прибывают до сих пор, причем не только из городов и сел, контролируемых инсургентами, но и с территорий, все еще находящихся во власти австро-венгерской короны. Объявивший себя местоблюстителем польского престола генерал Довбор-Мусницкий заявил, что вопрос о кандидатуре нового польского монарха будет решать сам народ Польши».
«В Силезии продолжаются бои польских социалистических отрядов с германскими войсками и польскими королевскими жолнерами. Конная бригада Сверчевского в последнем столкновении под Млыном разбила два батальона ландвера и захватила большие трофеи, в том числе восемь германских орудий и важные секретные документы».
«Прага. Антинемецкие волнения в Богемии – Моравии продолжают нарастать. После того как 16 июня солдаты из Одиннадцатого полка в количестве двух рот отказались открыть огонь по чешским манифестантам, вместо этого присоединившись к ним, под знамя с Чашей стали стекаться сотни людей со всех чешских городов. Во главе вооруженного крыла антинемецкой оппозиции встали обер-лейтенант Станислав Чечек и простой коммивояжер Ян Сыровы. Неужели история Европы возвращается к дням начала прошлого столетия и мы вновь сможем увидеть на исторической сцене лейтенантов, становящихся узурпаторами, подобно Корсиканцу, и маршалов, вышедших из среды торговцев, конюхов, сапожников, лавочников? Неужели ужасы прошлого ничему не научили и по-прежнему каждый честолюбец в офицерском мундире будет мечтать о скипетре императора или по меньшей мере о жезле маршала, а каждый дантист мнить себя новым Дантоном?»
«Всех наших постоянных читателей, как верных подданных британской короны, не могут не интересовать те тревожные новости, которые доносит телеграф из Северной Индии. Ставшие уже обычными ежегодные набеги кочевых племен, раз за разом оттесняемых доблестными колониальными войсками за границу жемчужины в короне империи – в дикие пески и горы Афганистана, ныне сменились планомерным наступлением дикарей на твердыни европейской цивилизации. Север Индии, населенный в основном пуштунами, вот уже несколько месяцев охвачен огнем мятежа.